Он не знал, зачем идет к деду Шевелию. Просто убегал от себя, искал спасения в беседе со старым человеком.
Дед как раз принимал посетителя К нему приходили из далеких сел и хуторов, и он вел себя как колдун, хотя и не был колдуном. Шли расспросить про свое село, свой край, а порой и родовое древо, дед никогда не приглашал ходоков в хату, только спрашивал пришельца, откуда и кто такой, просил подождать во дворе, а сам исчезал за старыми, с медным замком, дверями. Через некоторое время выходил и рассказывал посетителю про его село или хутор, а иногда указывал и происхождение — из казаков или гречкосеев, в какой сотне служили предки и в каких боях принимали участие. Все в селе знали, что Шевелий не выдумывает, а вычитывает из книг: подсмотрели в окно, как он вытаскивал их из ящичка в сундуке. О книжках ходили удивительные слухи, но дед упорно их никому не показывал. Корона чудодея треснула на Шевелии недавно — после того, как вышла многотомная «История городов и сел Украины». Учительница истории Катерина Юхимовна говорила, что Шевелий вычитывает свои, тайны из книги Похилевича «Сказание о населенных пунктах Киевской губернии», а кроме того, имеет печатные реестры. Дед ее версии не опровергал, и хотя корона на нем и пощербилась, к нему шли, как и раньше, и верили его рассказам больше, чем новенькой «Истории городов и сел», — факты из обоих источников были почти одинаковыми, но Шевелий их подавал так, словно бы сам жил в те далекие годы и видел все своими глазами. За исторические сведения денег Шевелий никогда не брал.
Вскорости Шевелий вышел на порог: белый, с длинной окладистой бородой, суровый и неколебимый в своей убежденности.
— Село твое, — рек он прибылому, тоже пожилому дядьке, стоящему с шапкой в руке, — село твое такое мизерное, что про него и говорить нечего, кроме того, что существует оно в пространстве и времени.
— Как нечего? — то ли удивился, то ли испугался дядька. — Клуб новый, водонапорную башню поставили.
— Я говорю в историческом смысле. Новое это село. Правда, когда-то на этом месте была казацкая криница, — несколько смягчил Шевелий свой приговор. — А фамилия твоя птичья, какой-то давний предок, видать, гнезда разорял.
— Птичья? — удивлялся и обижался дядька. — А я думал…
Что он думал — не договорил, пошел к воротам, возле которых стоял мотоцикл. А дед уселся на крыльце и принялся набивать свою грушевую люльку. Пахло гвоздиками и хреном с огорода. Через минуту эти запахи задавил дух крепкого самосада.
— А Сулак — село старое? — спросил Валерий и удивился, что раньше не поинтересовался этим и что ему это интересно сейчас.
Дед чуть поднял бровь — осуждающе или довольно — и зажег трубку.
— Древнее. Казацкий шлях тут проходил. Татарин или половец потерял подкову. А может, и голову. Ну, а наших терялось без счету. Туманом лет все повито. Сулима тут гулял, и Брюховецкий со своими голодранцами забегал. Самойловича-поповича когда-то это были владения. Того самого.
Шевелий любил напускать туману. Хотя читал он свою историческую книжку, читал внимательно и, что особенно удивляло Валерия, выписывал журнал «Вокруг света». Собирался помирать, а в мир всматривался зорко.
— Расскажите, деда, — попросил он тихо.
— Про что? — пыхнул тот дымком.
— Про что знаете…
— Э, Валера я много знаю, — не похваляясь, а только как бы утверждая, сказал дед. — А чего тебе приспичило? Времени у меня на россказни осталось мало.
Валерий хотел сказать, что у него еще меньше осталось слушать, но промолчал.
— Ваш табачок-зеленец еще не высеяли, — ответил сельской присказкой. — Вот подлечите радикулит…
— Есть на свете болезнь, которую нельзя подлечить.
— Какая?
— Старость.
— Не только старость, — думая о своем, хмуро молвил Валерий.
— Когда-то все болезни лечили, — возразил дед. — Хотя народу мерло и больше. Наш земский — он перед самой войной помер — своего брата даже от рака вылечил. И не только брата.
Валерий вздрогнул. Он не поверил деду, но любопытство взяло вверх.
— Как же он его лечил?
— Голодом. Голодом все внутренние болезни можно превозмочь. Только это очень трудно. Мало кто выдерживает. Чтоб и крохи хлеба в рот не взять.
Валерий почувствовал, как у него что-то напряглось внутри, а потом отпустило, и стало жарко, и лоб оросило потом. И уже не столько от Шевелиевых слов, как от мысли, что он тоже читал об этом Эту теорию оспаривали, даже высмеивали, но приводили и ее итоговые данные: перестройка организма, полная и резкая перестройка, она заставляет организм жить по-новому, даже порождает новые клетки и новую кровь. Так вот чего все эти дни искала его мысль, вот зачем рыскала в пустоте, в которой, он знал, что-то лежит! Он шел к ней, искал ее. А почему бы не попробовать? Ведь он ничего не теряет!