Так-таки ничего?
Валерий почувствовал такое напряжение, что у него даже потемнело в глазах. И потерял нить, уже и не пытаясь припомнить содержание прочитанной когда-то брошюры, потому что все касающееся его болезни помнил хорошо. Можно было решать не здесь, пойти и обдумать все в одиночестве, ко он боялся, что, потеряв время, больше его не вернет. Это мгновение веры, надежды — оно уже не повторится. Им надо жить и дальше. Или похоронить надежду.
Только теперь он понял слова хмурого врача: «Для самозащиты». То есть больной может искать средства лечения сам, даже вопреки им, врачам. Или отдать предпочтение одним лекарствам и врачам перед другими. Само слово «самозащита» было страшным. Тем, что ты оставался один. Но и таило в себе какие-то искорки надежды.
— А ты, парень, вроде немножко хворый, — заметил Шевелий. — Может, застудился?
— Застудился, — хрипло ответил Валерий.
— Так вот я сейчас принесу тебе липового цвету. Заваришь круто и выпьешь. Выспишься — как рукой снимет.
С кульком липового цвета он и отправился в свое убежище. По дороге трудно раздумывал. Надо было кого-то позвать на помощь, посоветоваться, но знал, что советоваться ему не с кем. Врачи запретят категорически. Да и кто возьмет на себя такую ответственность? Он должен решать сам. И найти меру своего терпения и мужества. И должен поверить в этот шанс. Там говорилось, если организм молодой… И что это очень трудно. Только вода — больше ничего. Когда-то они с ребятами пробовали голодать — проверяли себя. Но это забава, на три дня. А тут недели. И может быть — последние недели жизни. Которые он потратит зря.
А почему зря? Наберет книжек, будет рисовать…
Ему стало страшно.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Село еще колебалось между ночью и утром и то ныряло в черную мягкую мглу, то выплывало из нее, подбадривая себя скрипом колодезных журавлей, тюканьем топоров, негромким говором проснувшихся. Солнца еще не было видно, оно поднималось в тумане и только привычно угадывалось за речкой. Молчаливые заспанные бабы и мужики в телогрейках выгоняли в стадо коров, те, проголодавшись, торопливо похватывали седую от росы траву на обочинах. «Алюшки, алюшки», — доносилось из-за заборов, но не сердито, спросонок. Чередой двинулись к пруду гуси, тоже притихшие: то ли обалдевшие со сна, то ли сбитые с толку тишиной, утренней сыростью, голубой молочностью тумана, который таял на глазах. Только в ложбинах он застаивался пластами, а пруд обкладывал густыми перекатывающимися волнами и скручивался тугим свитком по ту сторону пруда, в камышах.
Василь Федорович представил себе плес, поникшие ветви вербы, красный поплавок на воде и почувствовал, как нестерпимо, до сладкой дрожи, хочется нырнуть в этот туманец, сесть у воды, закинуть удочки. За весь минувший год он выбрался на рыбалку только дважды. А сегодня как раз день, с которого разрешается любительская ловля, он мечтал об этом с начала весны. И тут же увидел на тропинке две сутулые фигуры, которые резво поспешали к пруду. Василь Федорович уже не мог утерпеть. Впопыхах рыл навоз и копал червей, нагребал в пластмассовый мешок отрубей на прикорм (старался не рассыпать, чтобы не влетело от Фросины Федоровны), тащил из чулана удочки. Ломаные-переломанные, но все-таки снасть. Хоть он и торопился, его догнал насмешливый голос Фросины, которая высаживала в огороде рассаду:
— И что тебе сделал несчастный тот карасик?
— Он смеялся надо мной во сне.
— В твои годы камыш на дудки резать да верболоз — на корзины.
— Я еще на тебя вырежу прут! — И он нырнул в машину.
Поехал к дальнему концу пруда, куда сельские рыбаки не добирались и где его никто не увидит. Машину оставил в кустах, а сам примостился на пеньке в камышах. Курился туман, роса капала с верболоза; тихо попискивала водяная курочка-лысуха, но Василь Федорович уже ничего не замечал — уставился на красные ободранные поплавки, которые неподвижно застыли на плесе. Вскоре один шевельнулся, дернулся влево, потом вправо — его водило долго. Василь Федорович знал, что так водит только карась, наконец потянул удилище, но на крючке не было ничего. Клевало плохо. А потом подсек маленького карасика, за ним вытащил еще двух, потом клюнул порядочный, метнулся в камыши, он еле удержал его, подхватил все-таки и бросил в сетку. И на этом как заколодило. Менял наживку, забрасывал то ближе, то дальше — напрасно. В конце концов поплавки намозолили глаза, и Грек стал замечать и молоденькую листву, и голову лысухи с белым пятном на носу, которая то пряталась в камыше, то выглядывала, и долгоногих жучков, которые споро бегали по воде. Захотелось курить. Василь Федорович достал сигарету, долго искал спички, а когда закурил и поднял голову — правой удочки не было. Вздрагивая, время от времени пропадая под водой, удилище плыло по плесу. Василь Федорович вспомнил, что тот крючок наживил хлебным мякишем. Значит, хватанул карпишка. Не карпишка — карп! Нынешнего года карпики еще совсем маленькие, удочки не утащат.