Раньше Греку казалось, что он знает в селе каждого. В селе люди на виду. Огород, хлев, хата, колодец, даже коровы в стаде открывают привычки и тайны своих хозяев. А уже после всего — характер. Но иногда можно и ошибиться, если судить только по внешним признакам. Скажем, запустение на усадьбе бывает у тех, кого одолели невзгоды. А работящие — это не только честные, а и рвачи, шкурники, ворье. Значит, председателю ошибаться нельзя. А это не просто. Но в запустении Присиной усадьбы ошибиться было невозможно.
Грек отворил тяжелую, перекошенную калитку.
— Дядя, — в тот же миг прозвенел из глубины двора тоненький голосок, — не выпустите утку.
Василь Федорович остановился в нерешительности. У него под ногами перекатывались черно-белые комочки. Большая утка, вытягивая шею, заковыляла под смородиновый куст возле штакетника, и черно-белые комочки покатились за нею. Чем-то извечным, родным повеяло на Грека от этой утки с утятами, и он в первый момент даже забыл про тоненький голосок. А когда посмотрел туда — увидел похожих, как бывают похожи только близнецы, девочек. Одна с откровенным любопытством разглядывала его, другая уставилась под ноги.
— Вы сестрички? — спросил Василь Федорович, хотя знал это наверняка.
— Сестрички, — ответила та, что смотрела на него.
— А чего вы обе-две такие красивые? — сказал он.
Одна засмеялась, другая покраснела и нахмурилась.
— А чего вы такой лысый? — спросила разговорчивая.
Василь Федорович расхохотался. Крепкий свежий смех прямо распирал его, смеялась и одна из девочек, а другая все стояла молча. И так явственно разнились у них характеры, такие были хорошие эти девчатки, что нельзя было отвести от них глаз. И захотелось сделать для них что-то хорошее, настоящее. Он и ехал сюда с добрым известием. И понимал, что объявлять этого девочкам не надо. Может, Прися еще и откажется. Ведь надо внести аванс. «Э, чего там, — подумал он. — Уговорю! Поможем!»
— А где мать? — спросил.
— Рассаду садит на Заречье.
— Так скажите вашей маме, что правление колхоза выделило вам новую хату с голубыми наличниками.
— Нам новую хату! — захлопала в ладоши веселая, а другая подняла смущенное, задумчивое личико и улыбнулась.
Василь Федорович улыбался тоже. Конечно, это заслуга не его, всего правления, но как хорошо приносить добрые вести! Для себя хорошо.
Грек стоял на крыльце конторы, и ему не хотелось заходить внутрь, нырять в бумажные дела. Вокруг бушевала весна, деревья прямо кипели ярой зеленью. Только в конце колхозного двора, где с давних пор высились два тополя, листва на одном почему-то не распустилась. Корявый, черный, он царапал душу и взгляд, и веяло от него запустением. «Надо спилить», — подумал Грек, еще храня в душе хорошее настроение. Но едва услышал голос Куницы по телефону (трубку подал Любка, как только он шагнул на порог кабинета: «Уже два раза звонил»), как весь напрягся и ворот рубашки стал тесным. Куница долго расспрашивал, сколько и чего посеяли и что сеют сейчас (словно у него нет сводок). Грек отвечал коротко, сквозь зубы, ожидая, когда тот откроет главное, ради чего и затеял разговор.
— Нам стало известно, — наконец после короткой паузы сказал тот, — что строительство комплекса двигается весьма медленно.
— Посевная, — уронил Василь Федорович. — Людей со стороны нанимать не собираемся.
— Знаем, знаем, но… Одним словом, есть мнение форсировать строительство.
— Чье мнение? — спросил Грек.
— Ну, есть, есть…
— Чье? — настаивал Василь Федорович.
— Что вы грубите! Слишком много на себя берете. Будете отвечать! — заорал вдруг Куница, и казалось, вот-вот оборвется провод. И наступила тяжелая тишина. Только в трубке слышалось сердитое сопение.
В Греке горячо вспыхнул гнев, но он через силу подавил его:
— Я не грублю, просто хочу знать, чье мнение: бюро райкома, первого секретаря или ваше собственное?
Куница бросил трубку. Василь Федорович представил себе, как тот теперь накручивает диск, жалуется на него, и усмехнулся. Пускай жалуется, моль бумажная! Уже где-то навел справки о строящихся в районе комплексах и хочет выехать на нем. Дудки! Грек торопиться не будет. Строят ведь не на один год.