Володя уже давно стоял на краю дороги, но девушка не видела его. Ей в это время казалось, словно она идет по дну глубокого оврага, выжженного солнцем, и вздымаются с обеих сторон высокие серые стены, и стоит немыслимая жара.
В эту минуту она и заметила Володю.
— Чего это ты тут бродишь? — спросила. И была такая красивая среди молодого льна — стройная, крепкая, с гордо закинутой маленькой головкой, с чистым лицом, на котором серпиками выгнулись черные бровки, — что у него в глазах потемнело.
— Картошку пропалываю.
— И я тоже… насчет картошки дров поджарить. Думала, заманил кого-то в лесок.
Володя тупо молчал, а она в этот момент была жестока и натянута.
— С кем же я… — осмелился наконец он.
— Что, девчат нету? — И шла напролом дальше: — Чего ж ты не женишься?
— А ты… чего? — выдавил он, сраженный ее тоном.
— Никто сватать не хочет.
Он понимал, что это шутка, да еще злая по отношению к нему, пускай никогда ни единым словом не обмолвился он ей про свою любовь, она знала об этом и так. И, обиженный, Володя повернулся, чтобы уйти, но она остановила его:
— Видишь, только я повела разговор всерьез, сразу тикаешь. Не хочешь посвататься?
— Ты… ты не смейся, — стиснул он кулаки, и его глаза заблестели. — Если уж я… если сосед…
— А я не смеюсь. — Ее твердый, точеный подбородок был вздернут кверху, и на лице застыла решимость. — Ты бы взял меня?
У Володи перехватило дыхание. Он смотрел в Линины глаза, в пугающую глубину, но смеха там не было.
— Не хочешь сказать…
— Да я… Ты… зачем! — все-таки не верил он. И сразу рванулся к ней — телом, взглядом, всей сутью. — Ты же знаешь.
На ее лице не дрогнула ни одна жилка.
— А может… Я была… с кем-нибудь?
— Ну… и все равно.
— И будешь мучить, упрекать…
Ему казалось, он понял все.
— Я… я бы тебе под ноги кожухи стлал.
— Пойду по ним. Нет, не было у меня ни с кем… ничего серьезного. Ничего…
На секунду настала неловкая тишина. Володя просто не знал, что ему делать. Все случилось так неожиданно… Надо было сказать что-то — много, все, что носил в себе так долго. Подойти бы к Лине, обнять ее или хотя бы засмеяться счастливо, а ему не хватало ни слов, ни смелости. Он просто не представлял, как обнимет Лину. Стучало, как молот, в груди сердце, и что-то кричало в нем: «Моя, моя», — а головой все не мог поверить, и далеко, будто в клейком тумане, шевелилась некая вялая мысль, что все случилось слишком трезво, заданно. Тогда он спросил: