Но едва они успели расцеловаться и поздравить друг друга с благополучным окончанием процесса, как газеты разнесли по всей стране весть о жалком конце Лоры. Этот последний удар сразил миссис Хокинс, и счастье, что рядом был Клай, который утешал ее как мог и взял на себя все труды и заботы главы семьи.
Вашингтону Хокинсу не так давно минуло тридцать лет, он вступил в тот возраст, когда мужчина достигает расцвета сил, который мы называем зрелостью, но короткое пребывание в столице раньше времени состарило его. Когда началась последняя сессия конгресса, в волосах Вашингтона появилась первая седина; она стала заметней с того дня, как Лору объявили убийцей; все больше и больше седел он в пору последующего томительного ожидания, затем - после крушения всех своих надежд, когда провалился законопроект в сенате и рухнула его верная опора - Дилуорти. А спустя несколько дней, когда он с непокрытой головой стоял над могилой и слушал панихиду по Лоре, волосы его были еще белей и лицо вряд ли моложе, чем у старика священника, отпевавшего ее.
Неделю спустя он сидел с полковником Селлерсом в номере на двоих, который они снимали теперь в дешевых меблированных комнатах в Вашингтоне. Полковник Селлерс, особенно в беседах с посторонними, именовал жалкую дыру, где они ютились, то "резиденцией", то "апартаментами". Новехонький сундук в парусиновом чехле, помеченном буквами Дж.В.X., стоял у двери, перетянутый ремнями и готовый в дорогу; на нем лежала сафьяновая дорожная сумка с теми же инициалами. По соседству стоял еще сундучок - какая-то музейная древность, обтянутая телячьей кожей, потертая и исцарапанная; на крышке медными гвоздиками набиты были буквы Б. и С.; сверху лежали переметные сумы, которые, обладай они даром речи, многое могли бы порассказать из истории Америки прошлого века. Вашингтон поднялся, начал беспокойно шагать из угла в угол, потом хотел сесть на старый сундук.
- Постой, что ты делаешь! - воскликнул полковник. - Ну вот, так-то лучше, для этого есть стул. Другого такого сундука мне не достать. Я думаю, такого больше не сыщешь во всей Америке.
- Это, пожалуй, верно, - согласился Вашингтон, пытаясь улыбнуться.
- Еще бы! Мастера, который сделал и его и эти сумы, уже нет на свете.
- А правнуки его еще живы? - Слова были шутливые, но голос Вашингтона прозвучал устало и невесело.
- Ну, не знаю, как-то не задумывался... Но все равно, если и живы, им не сделать такого сундука; никто этого не сумеет, - с простодушной убежденностью сказал полковник Селлерс. - Жена не любит, когда я беру его с собой в дорогу, она всегда говорит, что его непременно украдут.
- Почему?
- Как это почему? Да ведь сундуки всегда крадут!
- Ну, не всякие же.
- Такие, уж конечно, крадут. Это не простой сундук, это большая редкость.
- Охотно верю.
- Так почему бы вору не стащить его, если подвернется случай?
- Право, не знаю. А зачем?
- Послушай, Вашингтон, я сроду не слыхал ничего подобного. О чем ты тут толкуешь? Ты только вообрази: ты - вор, под боком стоит вот этот самый сундучок, и никто за ним не смотрит, - неужели же ты его не стащишь! Нет, ты только скажи - неужели ты бы его не украл?
- Н-ну, раз уж вы меня приперли к стене... не знаю, может быть, я его и взял бы, но какое же это воровство?
- То есть как? Ты меня просто поражаешь! Что же тогда называется воровством?
- Когда присваивают чужое имущество.
- Имущество! Непонятно ты разговариваешь. Как по-твоему, что стоит этот сундук?
- А он в хорошем состоянии?
- В превосходном. Только волос немного повытерся, а так он совсем крепкий.
- И нигде не протекает?
- Протекает? Что ты хочешь сказать? Ты же не собираешься носить в нем воду?
- Ну а... а вещи не вываливаются из него, когда... когда он стоит на месте?
- Черт побери, Вашингтон, да ты надо мной смеешься! Что на тебя сегодня нашло, не понимаю? Очень странно ты себя ведешь. Что с тобой, скажи на милость?
- Сейчас все объясню, старый друг. Я почти счастлив. Да, счастлив. Я совсем не потому так быстро собрался и хочу ехать с вами, что пришла телеграмма от Клая. Я получил письмо от Луизы.
- Вот это хорошо! А что она пишет?
- Чтобы я скорей возвращался. Ее отец наконец-то дал согласие.
- Поздравляю, сынок! Руку! На всякую улицу приходит праздник, или как, бишь, там говорит пословица. Благодарение богу, Бирайя Селлерс еще увидит тебя счастливым человеком!
- Будем надеяться. Генерал Босуэл почти разорен. Когда строили железную дорогу до Хоукая, он пострадал не меньше других. Теперь он уже не так возражает против зятя-бедняка.
- То есть как это бедняка? Да ведь земля в Теннесси...
- Забудьте про землю в Теннесси, полковник. Я на ней поставил крест окончательно и бесповоротно.
- Да нет же! Неужели ты хочешь сказать...
- Много лет тому назад мой отец купил эту землю, желая оставить ее как благословение своим детям, и она...
- Ну конечно! Сай Хокинс мне говорил...
- ...и она оказалась проклятием всей его жизни, и никогда никто не оставлял в наследство своим детям более тяжкого проклятия...
- Надо признать, тут есть доля правды...
- Проклятие пало на меня, когда я был еще ребенком, и преследовало меня всю жизнь, каждый час, вплоть до нынешнего дня...
- О господи, а ведь верно! Сколько раз моя жена говорила...
- Я рос в уверенности, что нас ждет богатство, и никогда не пытался трудом зарабатывать свой хлеб.
- И это верно... но ведь ты...
- Годами я гонялся за богатством, как дети гоняются за бабочкой. Все мы давно жили бы в достатке, все эти ужасные годы мы были бы счастливы, если бы с самого начала поняли, что мы бедны, и стали работать, и трудились бы упорно, в поте лица, собственными руками создавая свое счастье.
- Да, да, правда! Видит бог, сотни раз я повторял Саю Хокинсу...
- А вместо этого мы страдали и мучились хуже, чем грешники в аду! Я любил отца, я чту его память и не сомневаюсь в его добрых намерениях, но мне горько, что он так ошибался: желая осчастливить своих детей, он избрал неверный путь. Теперь я начну жизнь сначала. Хорошая, добросовестная, честная работа - вот с чего я начну и чем кончу! Уж я-то своим детям не оставлю в наследство никакой земли в Теннесси!
- Слова, достойные мужчины, сэр, достойные настоящего мужчины! Руку, сынок! И помни, если тебе понадобится совет Бирайи Селлерса, он всегда к твоим услугам. Я тоже намерен начать все сначала!
- Вот как?
- Да, сэр. Я повидал достаточно, чтоб понять, в чем моя ошибка. Адвокатура - вот мое призвание. Завтра же принимаюсь изучать право. Батюшки мои, что за человек этот Брэм! Замечательный человек, сэр! Вот это голова! А как держится! Но от меня не укрылось, что он мне завидовал. Меткие удары, которые я нанес в своей речи к присяжным...
- В какой речи? Вы же просто были свидетелем.
- Да, для профанов, конечно, - профаны видели во мне только свидетеля. Но я-то знал, когда я просто даю кое-какие сведения, а когда хитро и обдуманно наношу удар суду. И уж поверь, они тоже это знали, мои доводы были неотразимы, и они всякий раз им поддавались! И Брэм тоже это понимал. Я улучил минуту и без шуму напомнил ему, что моя речь принесла свои плоды, и он шепнул мне на ухо: "Вы выиграли дело, полковник, это ваша заслуга, сэр; но ради меня - ни слова об этом!" А потом говорит: "Вот что я вам скажу, полковник Селлерс, вам надо заняться адвокатурой, сэр, это ваша стихия". И твой покорный слуга теперь займется адвокатурой. Это же золотое дно, просто золотое дно! У меня будет практика в Хоукае, потом в Джефферсоне, потом в Сент-Луисе, потом в Нью-Йорке! В столице всего западного мира! Взбираемся все выше, выше и достигаем кресла в Верховном суде. Бирайя Селлерс - председатель Верховного суда Соединенных Штатов, сэр! Человек с положением на веки веков! Вот как примерно я себе представляю будущее, сэр, - и это ясно, как день, как ясное солнышко!