— У тебя не очень-то довольный вид…
— Да нет, напротив, только…
— Что «только»?
— Я полицейский.
— Все знают, что ты полицейский, и что дальше?
— Я здесь по службе.
— По службе?
— Я должен допросить твоего отца…
— По поводу чего?
— По поводу убийства Итальянца, которого выловили в Старой Гавани.
Растерявшийся Дьедонне, побледнев от ужаса и дрожа, промямлил:
— Я… я… ты смеешь… ты, Бруно! О!.. Боже мой… услы… услышать по… подобное!
Он заметил в этот момент, что все еще держит руку Бруно в своей. Он тотчас отбросил ее, как будто она его обожгла, и сказал с грустью:
— А я-то думал, что ты пришел к нам как друг, как сын…
Уставившись на Бруно обезумевшими глазами, Пимпренетта медленно отступала к лестнице, ведущей на верхний этаж, все время повторяя:
— Ты меня обманул… ты, Бруно… ты меня обманул…
— Нет же, я клянусь тебе, что я тебя люблю… что я никого, кроме тебя, не люблю, и что ты будешь моей женой… И все-таки это не моя вина, что у твоих родителей профессия… так не похожая на мою!
— Ты меня обманул… Ради своей мерзкой профессии!.. Ты мне противен!.. Ты меня обманул!
Перрина сочла, что настало время ей вмешаться в ссору. Она ринулась вперед со своей обычной горячностью, резко нападая на дочь:
— Ты видишь? Еще бы немного, и ты бы вышла замуж за палача своей семьи! Да, хорош он, твой возлюбленный! Мы ему согласны были отдать твою руку (которую он даже не просил, хам), но все, что он счел нужным сказать в ответ, так это то, что обвиняет твоего отца в убийстве!
Маспи попытался возразить:
— Позвольте, я никогда не говорил…
Возмущенная мадам Адоль проигнорировала своего собеседника, обращаясь только к дочери:
— Слышишь? Теперь он меня обвиняет во лжи!
Она снова набросилась на Бруно:
— Ну скажи, как ты считаешь? Ты что, воображаешь, что моя дочь собирается выйти за тебя замуж? Дьедонне, вышвырни его отсюда вон!
Этот приказ, кажется, не вдохновил господина Адоля, который осторожно посоветовал:
— Может, будет лучше, если ты уйдешь сам, Бруно?
— Нет.
— А?.. Перрина, он отказывается!
Не обращая внимания на родителей, Бруно направился к Пимпренетте.
— Я прошу тебя, моя Пимпренетта, ты же прекрасно знаешь, что я люблю тебя!
— Нет, ты меня не любишь… ты любишь только свою профессию… Ты полицейский и ничего больше… Уходи! Я тебя ненавижу!
Повернувшись на каблуках, она бросилась к лестнице и стремительно взбежала на нее. Слышно было, как она закрылась в своей комнате. Помрачневшая Перрина набросилась на Бруно:
— А если она покончит с собой, чудовище? Соблазнитель! Бандит! Убийца!
Захваченный врасплох, Бруно заверил:
— Если она покончит с собой, я тоже покончу с собой!
— Не стоит себя затруднять, я сама прибью тебя раньше!
С этим окончательным решением мадам Адоль поднялась для того, чтобы зайти к дочери и пресечь все ее губительные попытки. Жена исчезла, и Дьедонне заметил:
— Ну ты наделал дел!
— Но почему она не понимает, что я обязан исполнять свой долг?
— Божья Матерь! Поставь себя на ее место. Она ждет, что ты тут будешь соловьем заливаться, а вместо этого ты меня обвиняешь в убийстве!
— Это неправда! Я сказал, что пришел вас допросить по поводу убитого Итальянца!
— Но, парень, если ты считаешь, что я способен убивать себе подобных, как ты можешь думать, что я тебе что-то расскажу?
— Как он добрался из Генуи, этот Итальянец?
— А почему я должен это знать?
— Потому что он пробрался к нам контрабандой.
— И, как только дело касается контрабанды в Марселе, сразу вспоминают о Дьедонне Адоле, да?
— Конечно!
— Ну, мой мальчик, я скажу тебе одну вещь: возможно, твой Итальяшка был доставлен на одном из моих судов, но ты хорошо себе представляешь, что тот, кто это сделал, не будет этим хвастаться! Возможно, ребята хотели заработать денег, переправив генуэзца втихомолку… Это вещи, которым нельзя помешать. Но они хорошо знают, что если я узнаю, то могу их выкинуть за дверь. Я только напрасно потеряю время, пытаясь узнать правду!
— Все-таки попытайтесь, Дьедонне. Вы мне этим очень поможете, потому что если генуэзец разговаривал о Салисето с одним из ваших людей, то мы можем взять Корсиканца, а это будет большим облегчением для всех, правда?