— Горе ты мое, прекратишь ты наконец строить из себя вдову, голова ты дубовая? Твой Бруно не умер! Он получил всего лишь удар по черепу и не будет от этого тупее, чем был!
На подобного рода утешения Пимпренетта отвечала протяжными завываниями, хотя они и были негромкими, но все же пугали соседей своей глубокой печалью. Перрина затыкала уши и, в свою очередь, кричала, что если так будет продолжаться, то на Пимпренетту придется надеть смирительную рубашку! Дьедонне тщетно попытался объяснить жене и дочери реальное положение вещей. Но ему пришлось ретироваться. Одна обвиняла его в том, что он вообще не думает о ее будущем, другая — что он всего лишь ничтожество и бесчувственный чурбан. Разъяренный Адоль ушел из дома и отправился в порт поговорить с членами экипажей. Перрина, разбираясь в своих счетах, попыталась найти хотя бы временное забвение от невзгод с дочерью и мужем. Тем временем их дочь первой явилась в часы посещений в больницу, чтобы уйти последней.
Бруно, оправившись от сильнейшего шока, с множеством шрамов на голове, чувствовал, как благодаря присутствию девушки к нему возвращаются силы.
— Знаешь, моя Пимпренетта, в каком-то смысле я даже рад, что меня ранили.
— Святой Боже, что мне приходится слушать! Но почему? Если б тебя убили, что бы стало со мной? Мне черное не идет…
— Я теперь убедился, что ты меня любишь.
— Для этого совсем не нужно было, чтобы тебя чуть не убили!
Подобного рода дискуссии возобновлялись каждый день и заканчивались страстными поцелуями, от которых у юноши появлялся яркий румянец и поднималась температура. На следующий день после смерти Боканьяно Элуа явился в палату к сыну. Бруно очень обрадовался, Маспи отметил про себя эту радость и сам был доволен, хотя изо всех сил это скрывал.
— Я пришел узнать, как ты тут.
— Все в порядке. Я думаю выйти отсюда послезавтра. У меня, наверное, будет отпуск по ранению…
— Меня прислала сюда твоя мать. Она очень беспокоится… И уже видит тебя на кладбище… Как дела, Пимпренетта?
— Спасибо, хорошо, господин Маспи.
— Не знаю, прилично ли то, что ты здесь?
— Бруно мой жених. И естественно, что я стараюсь его поддержать, разве нет?
— Поддержка — это, конечно, нормально, девочка! Но мне кажется, что он не очень в ней нуждается!
— А вы здесь зачем?
— Я здесь потому, что это мой сын, и потому, что я не бессердечный отец, хотя этот сыночек так меня опозорил! Я здесь не из жалости, меня к этому обязывает моя честь. Я не хочу, чтобы кто-то мог сказать, что, когда Бруно Маспи был в больнице, его отец и пальцем не пошевельнул.
— В итоге получается, что вы не любите Бруно?
— Это тебя не касается, зануда!
— А я хочу вам сообщить: когда мы с Бруно поженимся, мы уйдем от вас!
— И куда же вы уйдете?
— Туда, где вы о нас больше не услышите! Мы не нищие! И если семья Маспи в нас не нуждается, мы тоже как-нибудь обойдемся без нее!
Уязвленный, Элуа повернулся к сыну:
— Ты слышишь, как она со мной разговаривает?
— Папа, обними меня.
— После того, что ты мне сделал? После того, как ты превратил в ничто честь семьи Маспи? После того, как ты так опозорил мою старость?
— Как хочешь, но если я вдруг умру от неожиданных осложнений, тебя замучают угрызения совести!
Пимпренетта залилась слезами при такой перспективе, в то время как Маспи Великий заволновался:
— Ты что, не совсем хорошо себя чувствуешь?
— Я себя плохо чувствую, когда мой собственный отец отказывается обнять меня.
— Тебя отказывается обнять не твой отец, а Маспи Великий, которого ты опозорил!
Пимпренетта подошла к отцу, как ему показалось, слишком близко, и зашептала нежным голосом:
— Гос один Маспи… Вы ведь не сможете мне отказать, правда? Все те, кого бьют так по голове, они или умирают, или остаются идиотами…
Потрясенный, Элуа прошептал:
— Ты думаешь, он будет идиотом?
— Это возможно…
— Бедняга… но в глубине души, Пимпренетта, это меня не удивляет… у него всегда было предрасположение к идиотизму, у этого парня… Это каким же идиотом надо быть, чтобы пойти работать в полицию?
— Я тоже так думаю… Но, господин Маспи, на парня, который немного не в себе, нельзя сердиться как на других, нормальных, ведь так? Обнимите его, господин Маспи, чтобы он не чувствовал себя больше покинутым.
Элуа задумался, потом сказал:
— Ну, коль скоро ты, Пимпренетта, обращаешься к моим филантропическим чувствам, это другое дело…
И он приблизился к сыну.