А Жека, смотрите-ка, сразу поутих — вспомнил, во-первых, у кого в гостях находится, а во-вторых, пусть не упускает из виду, что это не кому-нибудь, а ему лично, «сопливому», и не кто-нибудь, а Анна Сергеевна удалила в прошлом году аппендикс.
А в-третьих — просто пусть не зарывается.
— Между прочим, — вставила Ирка, — Анна наверняка очень неплохо смотрится со скальпелем в руке. — Ей явно понравилась шуточка про язык. — Смотри, она ведь и язык тебе отрежет. Запросто! А потом скажет, что так и было. Хотя без языка ты, конечно, сразу затеряешься в социуме.
— Ну все, все, хорош. — Жека аж засопел от неудовольствия: слишком уж пристальное внимание привлек он к себе своей выходкой. — Я вовсе не хотел ничего на Аню… на Анну Сергеевну, да, подумать… всего лишь спросил… — Он явно начал жалеть, что ребята пришли сюда; подумаешь, дождь — будто никогда под дождем не гуляли.
Не только Антон гордился Катей. Сама Катя в эту минуту гордилась своей Аней — это у нее на лице было написано — и, само собой, своим остроумием, способностью вот так радикально, без оглядки на дружбу, поставить наглеца на место и защитить тем самым любимую старшую.
Нет, тут не страх, сделал Антон очередной вывод. Уважение.
Как-то на общешкольном собрании хвалили Катино сочинение, оно называлось «Комната моей сестры». Директор тогда сказал, что по тому характеру, с каким написано было сочинение, можно заочно почувствовать, каков человек, которому выпало в этой комнате жить. А выбор именно сестриной комнаты свидетельствует о непререкаемом авторитете Ани в Катиных глазах.
Тогда все это представлялось Антону скучным и ничего не значащим: взрослые — какие ж инфантильные! А отчетливо почему-то вспомнилось только сейчас, когда он очутился у Анны дома, и оттого еще больше захотелось посмотреть ее комнату.
Сейчас уже и не скажешь, с чьей подачи все переместились туда, где сидела Аня.
Катя тогда сильно напряглась. В глазах ее забегало плохо скрытое беспокойство, спина — этакая натянутая струна, словно у кошки перед роковым броском. Непонятно, от чего это она пытается защититься?
— Можно, мы тоже посмотрим телевизор? — Вопрос Сани прозвучал слишком робко.
— Попытайтесь, — несколько рассеянно ответила Аня. Возможно, из-за фильма, которым она так увлеклась. Впрочем, она всегда была странной.
По идее, думал Антон, Анна слишком красива, чтобы долго оставаться одинокой. На таких всегда обращают внимание мужчины. Но тут имело место нечто совсем иное: видимо, мужчины, по свойственному им мышлению, стандартно полагали, будто Анна просто давно кем-то занята уже (так ведь привыкли они изъясняться, не правда ли?) и на текущий момент у нее не может никого не быть по определению. Ну а раз так, то и на конфликт нарываться невесть с кем, да еще ради призрачного соперничества, в общем-то не резон.
Наверняка на ее пути попадались и не столь робкие — мужчины все-таки разные, почему бы, черт возьми, в поисках свежих ощущений не попытать счастья? — однако же получалось, что Анна по какой-то ей одной ведомой причине на версту никого к себе не подпускала.
Почему? Почему-то.
Антон не очень-то хотел об этом думать. Ему достаточно было иногда просто помечтать.
Анна умна. Но, опять же, умна слишком, чтобы быть такой красивой. Нельзя быть одновременно и умной, и красивой! А иначе выходит, что одним — все, а другим — ничего. Но это заключение — всё из того же набора стереотипных мужских размышлений, а Антон всегда с удовольствием констатировал, что именно она, Анна, по каким-то природным причинам относится к разряду тех людей, которым причитается это самое «всё». Или — по неизъяснимым прихотям судьбы.
Но тогда почему она порой совсем не выглядит счастливой? Скорее, наоборот: Анна, кажется, несчастна.
Антон вздыхал.
Что еще мог он предположить об Анне?
Эта женщина в его глазах (и в глазах всех окружающих ее людей, да!) постоянно хранила печать некоей смутной рассеянности, отстраненности от повседневной жизни. Словно это и не она находится сейчас рядом, а какая-то малопонятная и неизученная ее оболочка — так себе, функционирует поблизости, толком ни в чем не участвует, а всего только наблюдает за происходящим наподобие зрителя в театральном спектакле.
Именно к таким людям навсегда приклеен ярлык «пассивные созерцатели» — плывут себе по реке жизни, не сопротивляются течению… Но в том-то и парадокс, что таилась внутри Анны некая мощная незримая пружина, которая и не позволяла знающим ее людям причислить ее к «созерцателям» безоговорочно. Своим стилем жизни Анна словно демонстрировала аксиому о таком непротивлении течению жизни, при котором достаточно было лишь использовать энергию этого течения. «Я не подчиняюсь воле реки, просто у нас один путь» — утверждала ее философия бытия.