Вздох и выдох, знакомый запах; чёрные волосы, жесткие на затылке. Прямо в её руках брат рассыпался, пеплом на камни. «Что за мода, – покачала головой Юна, – исчезать, не используя пространство». Улыбка вышла сама: месяц из тумана. Квиты. Ветер носил по мостовой кусочки его пепла.
Шаг, и ещё шаг, и… конец парада храмов. Обрыв дороги. Дальше идти было некуда. Реки слились. Ей не показалось: они и в самом деле, здесь, сливались в одно. Там, где они сливались, бился пульс, как внизу, у леса; электрический пульс, только без дерева. Туда она не смогла забраться. Здесь ей ничего больше не оставалось. Другого пути в башню не было.
Холм, отделëнный от неё реками, холм с поникшим садом, холм, чьё сердце, башня с зеркалом наверху, содержало в себе ответ – он был прямо здесь, рядом. И ни одного к нему парома, ни одного моста. «Ничего не бойся», – сказал Мокша. Больше нет. Юна разбежалась и, не жмурясь, нырнула.
Но под водой пробыла недолго. Секунду или две. Открыв глаза, она обнаружила себя там же, на мосту, в том же месте, где стояла. «Что за…» – подумала и повторила опыт. Кончилось тем же. «Это не плыть, – хлестнуло, молнией, – это телепорт. Нельзя переместиться туда, не зная, куда идёшь». Вот почему многие искатели так и остались на берегу. Не прошли последний рубеж. Дальше пробовать было без толку. Башня не приблизилась и не удалилась, осталась, где была. Оставался последний метод: им пользовались люди, которые нашли ответ.
Юна села на берегу. Скрестила ноги, сложила руки и закрыла глаза.
Миссия:
в мясо
вымесить,
вымести
в миску
мусорную,
вытрясти
за мостом
Мессию,
мессира…
маститого -
разгрызть!
Вопреки стоматитам.
Или пустить мастифа,
пастью -
распятым
ртом.
На беса все зубы
навострить,
который
рожден
Христом.
Заплыть
вдоль Миссури.
Мацая мускулы
волн – резцом
весла -
весело, резко,
резвым броском.
Загнуть
спину
к отражению мутному
на перепутье
рачистом – речистом,
чистом…
И в оперении утреннем,
лебедином – плечистом,
столкнуться
не с бликом, не с утками,
но лишь
со своим
лицом.
Глава X. Уровень седьмой и последний. Тысячеликая
ты
#np Disturbed – The sound of silence
Она наблюдала за Юной. Юна стремилась на тот берег, и, пока стремилась, не могла туда попасть. Стремление: из точки в точку, движение во времени. Ей было нужно туда, дальше, за его пределы. Выключить стремление было нельзя, как нельзя выключить мысли, оставаясь в них; а вот подняться выше ещё как можно. За пределы стремлений. За пределы мысли. Она видела Юну, телом, остановленным позой лотоса. Она видела Юну, эмоцией, волнами на воде. Она видела Юну, бегущей строкой: словами. Она видела Юну, но ей не была.
Она наблюдала за Юной с того самого момента, как та вошла в лес, загнутый, направленный к башне. Она была той, кто выбрал родиться. Той, кто выбирал рождаться (от начала времëн до самого их конца) каждым из всех, кто когда-либо жил, живёт, будет жить… это не имеет значения: она Есть, есть всегда.
– Королева, – прошептал рот, не открываясь. – Моя королева, источник всего, сущая, великая тишина… – из глаз брызнули слёзы. Восторг переполнил Юну, стал ей. Она открыла глаза, и увидела… белое пространство. Если пространство перевернуть, оно станет чёрным, она знала это, не было необходимости это проверять. Оно было тем и тем сразу, и могло рисовать черным по белому, белым по черному. Нарисованное называлось "жизнь". «Как же остальные краски?» – возник вопрос.
– Крась, как хочешь, – сказала ей…
дева с глазами-безднами. – Рисуй танцем. Ты – мой танец, – улыбнулась, тронула её скулу, подбородок, нежно, как мать. – Ты – это проявленная я. Сколько людей, столько и проявлений.
Одна в белых одеждах, одна в чёрных. Прочие цвета, все до единого, были между ними, готовые пробиться, пролиться – продлиться, прожиться в мир.
– Почему травма? Зачем ты… – спросила Юна, – зачем отобрала у меня?.. – продолжение осталось под строкой.
– Ты танцуешь не благодаря. Ты танцуешь вопреки, – ответила ей Королева. – Скажи, разве, имея другой характер, ты смогла бы продолжить это? Нет, только такая, какая есть, ты способна держаться, когда мозоли не проходят неделями, с ладоней съезжает кожа, ноги гудят от перегрузки, и кажется: больше не выдержу. Это твоё преодоление. Через боль, через "не могу". И да, балет – не совсем твой путь. Разве, продолжая танцевать на пуантах, а не пилоне, смогла бы ты раскрыть огненность свою, страстность свою, свой прекрасный надрыв? – Разве пошли бы за тобой все те, кто пошёл сейчас? – она помолчала (молчание было очень условным, здесь не двигались в привычном смысле). – Как ты считаешь, – спросила она, – кто поймал тебя, когда ты падала с верхотуры? Кто толкнул тебя, на переходе? Кто намекал об опасности, будоража сердце, и успокаивал, когда опасности не было?