Они сравнивают Имре Хорватов и стараются, без особого успеха, прийти к какому-нибудь выводу. Оказывается невозможным хоть с какой определенностью соединить или разделить двух Хорватов. Надя не помнит, чтобы ее Хорват был как-то связан с издательствами, но в те дни каждый старался удержаться на любой работе, так что она никак не стала бы исключать и такую возможность. Играя для почти пустого клуба, Надя описывает мужчину, которого знала сорок с лишним лет назад, мужчину, который сделал ее кузине живот, изрядный был повеса, но притом в чем-то немного клоун. Одно время зарабатывал на жизнь, показывая трюки и волшебные фокусы на детских праздниках, бывало, выступал на улице за мелочь, когда надо, мог даже сносно спеть и станцевать. Кто-то говорил ей, хотя это было много-много лет назад, что он стал порнографом и открыл магазин в Бонне. Монументальная фигура? Точно не про того, кого она знала. Тюрьма и пытки у коммунистов? Такого она не помнит, но в те дни это вряд ли могло быть особой приметой. Щегольски одет? Нет, тот был как все, вещи носил подолгу, наследовал, клал заплаты, всю войну, и после войны, и в годы социалистического дефицита.
Джон силится сделать из двух Имре одного. Ему невыносимо хочется, чтобы великан раньше был карликом.
— Была у вашего Имре способность заставить человека чувствовать, будто вся его жизнь — совершенная глупость? — спрашивает он, не удержавшись, и левая половина рта у него ползет вверх в какой-то странной усмешке, когда Надя поднимает бровь. — Фу, — говорит он и прячет лицо в ладонях. В просветы между пальцами Джон смотрит, как ее морщинистые лапки с удивительной ловкостью бегают по клавишам, пока ей не надоедает скорость и мелодия; ее пальцы вытягиваются, скрючиваются и перекрещиваются в замысловатых аккордах, и она играет только гармонию в медленном, пульсирующем ритме.
— Прикури мне цигарку, Джон Прайс — Он прикуривает две и вкладывает одну в ее древние губы. — Твоя маленькая подружка в прошлый раз, — говорит Надя, перекатывая сигарету в угол рта. — Она не поможет тебе привести в порядок твою совершенно глупую жизнь, мне так кажется. Если у тебя такой план. Она не для тебя.
— Это, кажется, общее мнение.
— И от этого ты грустишь и чудишь? Зачем? У тебя наверняка есть другие. Зачем девушка с такой ужасной, странной, крупной челюстью?
— У нее крупная челюсть, правда?
— Довольно крупная Громадная, сказать по правде. Знаешь, в это время я бросаю играть целые мелодии, когда люди уже вот так устанут. — Зажатой в зубах сигаретой она показывает на сонные лица в углу. — Эти звуки они запомнят, даже когда забудут мелодии. Выворачивая вощеные сучковатые руки, Надя издает темные, далекие переливы. — Однажды, Джон Прайс, я любила известного американского астронома.
Джон смеется.
— Нет, не любили. Вы известная лгунья. Это все говорят.
— Нет, не все. Только дураки вроде твоего темного брата и твоей маленькой подружки с гигантской челюстью так говорят. Она ведь так сказала? Не делай удивленное лицо и не спрашивай, откуда я знаю. Разумеется, она должна была это сказать. Ты ведь это понимаешь, нет? Нет? Значит, ты не обращаешь внимания, хоть я и надеялась. И — да, я любила знаменитого астронома. Никогда не сомневайся в том, что я тебе рассказываю. Я тебе никогда не совру.
— Простите, — тихо говорит Джон.
— О боже, ты сегодня, кажется, будешь ужасно незанимательным. Постарайся меня занять, пожалуйста, мой дорогой. Выше нос, паренек. Я правда любила астронома, и он был очень скучный человек. Как и твоя маленькая мисс Оливер, он был достоин восхищения, но не очень интересен, как будто анекдот разъяснили. Сейчас ты мне веришь?
— Погодите, — говорит Джон и шаркает к бару за «уникумами» себе и «Роб Роем» для нее. Там он здоровается с саксофонистом из строительной фирмы и лысым чернокожим певцом — те поедают вечерний гонорар. Они спрашивают, откуда он знает Надю. — Она моя бабушка.
— Однажды мы с моим астрономом занимались любовью в его обсерватории, на вершине горы в Чили. По такому случаю он открыл купол обсерватории и постелил на полу матрас. — Аккорды звучат ярче, сменяются живее. Громкий смех с отточиями стука бильярдных шаров. — Мы лежали навзничь голые и смотрели через открытый купол в это ночное небо, вдали от городов. И конечно, я никогда не видела столько звезд, нигде в мире.
— Поэтому обсерватории там и строят.