— С чего начнем? — спросил Абакумов и потянулся за водкой.
— Что в руках, с того и начнем, — тряхнула серьгами Аза.
— Правильно, — взглянул на нее Абакумов, — пить — так водку, любить — красотку, украсть — миллион.
Пил он рюмку за рюмкой и всех заставлял пить: со знакомством, за женщин — Калю и Азу, за Юру, за родных и близких… И жрал как свинья, даже похрюкивал.
Юра пил осторожно. Предстоит разговор. На карту поставлена жизнь. Стряпают «дело Шпигельгласа», значит, нужны соучастники. А Ежов переводом в другой наркомат выручал его. Знай, спасаю тебя! Ах, не хочешь, тогда и расплачивайся! Сегодня же ночью за ним явятся. И застанут Абакумова в постели с девкой. По законам товарищества надо бы предупредить. Но разве оценит? Тут же смоется. И из тюрьмы выволакивать не будет. Пусть уж затянется в узел вместе с ним. Если же сегодня не придут, то завтра Абакумов примет меры. Должен выручать. Иначе если Шарока посадят, то и он горит. «С кем встречались?» — «С товарищем Абакумовым. У меня на квартире с женщинами пьянствовали». Потом отбрехивайся!
Абакумов между тем снял пиджак, в штатском явился, рубашку расстегнул, показывает косматую грудь, уже шарит волосатой ручищей у Азы под юбкой, а та извивается, страсть изображает, тоже набралась порядочно, и у Кали глазки заблестели, смеется, заливается. А у него голова должна быть ясной. Хоть Абакумов и в чинах, кости ломать большого ума не надо, в Париж такого не пошлешь, там нужны Шпигельгласы, Судоплатовы, Шароки, те, на ком держится советская разведка, — профессионалы. Он справлялся с генералом Скоблиным, с министром Третьяковым, справится и с хамом Абакумовым, заставит ввязаться в это дело, вынудит. Только не опьянеть. Шарок незаметно вместо водки наливал нарзан, благо рюмки из толстого зеленого стекла, пузырьков не видно, и Абакумов не следил, как он пьет. Сам пил, ел, шарил у Азы под юбкой и на Калю, надо сказать, поглядывал, тыкал пальцем в грудь: «Вот это буфетик, молодец, девка, все при тебе». Не будь тут Шарока, обеих уложил бы в постель.
Потом потребовал завести патефон, пошел танцевать с Азой. Пьяный, а на ногах держался, толстый, здоровый, даже фигуры выделывал, непонятно, что танцует — танго или «камаринскую», и на ходу раздевал Азу, все на ней расстегнул, под штанишки полез, а она ничего, только зыркает глазами на Калю и на Шарока, качает головой, мол, смотрите, люди добрые, каков охальник!
Пластинка кончилась.
— Где отдохнуть можно? — прохрипел Абакумов.
Шарок показал на дверь спальни.
Абакумов потянул Азу за руку.
— Пошли в шатер, цыганочка!
Аза опять зыркнула глазами на Калю и на Шарока, пожала плечами, мол, смотрите, что он со мной делает! Но вслед за Абакумовым пошла безропотно.
Шарок и Каля легли на диване.
— Утром уйдешь с ней в ванную, — сказал ей Шарок, — там задержитесь, а я переговорю с Виктором Семеновичем.
Ему не пришлось дожидаться утра. Только, казалось, задремал, как его разбудил голос Абакумова. Шарок протянул руку, зажег бра над диваном. Абакумов стоял посередине комнаты, толстый, в одних трусах, над ними висел живот. Аза в комбинации сидела за столом.
— Хватит спать, мужичок, ведь весна на дворе… — Абакумов уселся рядом с Азой, налил нарзану. — Вставайте, братцы, еще погуляем.
Шарок надел под простыней трусы, встал, тоже сея за стол.
— Вставай, Каля! — приказал Абакумов.
— Отвернитесь, Виктор Семенович, я раздета.
— Еще чего! Не видал я голых баб.
Прикрывшись руками, Каля пробежала в ванную, вернулась в халате.
Кивнув Азе, Шарок сказал:
— Идите мойтесь. Я позову.
Женщины ушли, вскоре из ванной донесся плеск воды.
Абакумов налил водки себе, Шароку:
— Поехали.
Выпили.
— Виктор Семенович, я хотел с вами посоветоваться.
О своем разговоре с Ежовым Шарок рассказал, как по стенограмме, и о том, что Ежов остался недоволен, тоже сказал.
Абакумов тыкал вилкой в закуски, жевал то одно, то другое, посматривал на Юру.
— Доложил Судоплатову?
— Когда? Николай Иванович отпустил меня поздно. Я боялся на встречу с вами опоздать. Вы думаете, Судоплатов может мне помочь?
— Не может, — неожиданно трезво и внушительно ответил Абакумов, — но знать должен. Вызовет его товарищ Берия Лаврентий Павлович, спросит: «Известно вам, что ваших работников переманивают в другой наркомат?» — «Нет, неизвестно», — ответит Судоплатов. «Ах так, значит, товарищ Шарок ведет переговоры за вашей спиной. Двойную игру играет! Как это расценить?!» Понял мою мысль?
— Вы правы, Виктор Семенович.
— Сегодня, как на работу придешь, сразу к Судоплатову. Все, как мне, так и ему расскажешь. Подчеркни: «Согласия не дал. Считаю обязанным вам доложить». И после этого сиди спокойно. Дожидайся. Все остальное сделаю я.
Он вдруг наклонился вперед, исподлобья посмотрел на Шарока.
— Абакумов верных друзей не забывает. Понял?
— Понял, спасибо, Виктор Семенович.
— Давай за это выпьем. Ты весь вечер вместо водки нарзан хлестал. Я видел. Понимаю: к разговору готовился. Не осуждаю. А теперь уж выпьем.
И, запрокинув голову, опорожнил рюмку.
— С твоим делом покончено, — сказал Абакумов, — будем гулять. Как в песне-то поется: «Будем пить, будем веселиться, жизнь коротка, надо насладиться». Аза — баба ничего, умелая, а Каля как?
Хмель выскочил у Шарока из головы, понял скрытый смысл этого вопроса.
— Я с Калей не первый день, Виктор Семенович, даже думали…
Абакумов перебил его, не дал договорить:
— Вот и нужно тебе свежачка попробовать. Поменяемся!
Деваться некуда, он в руках у этой свиньи. Явится сегодня к Ежову и доложит: «Заезжал вчера к Шароку, как к старому товарищу по работе, а он, сукин сын, сидит пьяный и вас поносит, говорит, переманиваете его уйти из органов, вот сволочь, негодяй!» И тогда уведут его прямо из отдела и расстреляют, разговор короткий!
— Куда мне после вас к Азе? — улыбнулся Шарок.
— Справишься, парень молодой! А где девки-то?
Он встал, приоткрыл дверь ванной…
— Отполоскались?! Как в песне-то поется: «Девоньки купаются, сисеньки болтаются».
— Сейчас оденемся, Виктор Семенович, — сказала Каля.
— А чего одеваться? Все равно раздеваться.
— Нет уж, так нам удобнее.
Каля вышла в халате, Аза — в комбинации.
Абакумов тут же всем налил водки.
— Давайте, девушки, подкрепляйтесь.
Шарок вышел на кухню, позвал Калю, хмуро и озабоченно сказал:
— Я говорил с ним, обещал помочь. От него зависит не только моя судьба, но и жизнь. Поняла?
— Да, да, конечно, — испуганно проговорила она.
— Аза ему не понравилась, выпендривается. Я тебя предупреждал: не приводи ломаку. Придется тебе за нее отработать…
Она сначала не поняла, о чем он, потом, когда смысл сказанного дошел до нее, вспыхнула от негодования.
— Ты что, рехнулся?! Да я уйду сию минуту! Ты что говоришь?!
— То, что слышишь. Ради меня, ради моей жизни. — Он изо всей силы сжал ее запястье. — Я тебя прошу. Клянусь, мы никогда об этом не вспомним. Все! И не вздумай кобениться! Предупреждаю! Не пойдешь — мне смерть, но и тебе смерть!
Они вернулись к столу.
— Теперь попляшем, — закричал Абакумов, дожевывая ветчину. — Настраивай, Юрка, музыку. А ну-ка. Каля, давай с тобой попрыгаем.
Облапил ее, прижал к себе, голый, толстый, волосатый, задвигался по комнате, норовя засунуть ее руку к себе в трусы, и, очутившись возле спальни, открыл дверь, подтолкнул туда Калю.
Она оглянулась, умоляюще посмотрела на Шарока.
Он резко, повелительно махнул рукой: иди!
Утром Шарок зашел в Судоплатову, доложил о своем разговоре с Ежовым.
— Решать такой вопрос — ваше личное дело, — сухо заметил Судоплатов.
А вечером Шарока вызвали к Лаврентию Павловичу Берии.
Берию Шарок видел только на портретах. Льстили, конечно, художники, но лицо у Берии и в жизни оказалось неестественно гладким, будто накачали в него воздух и нацепили пенсне.
Кроме Берии в кабинете были еще двое: Судоплатов и какой-то чин, похожий на Серебрянского, но черты лица тонкие, глаза живые, и оттого выглядел он красивым и привлекательным.