Эркин свёл брови, считая, запутался и тряхнул головой.
– Нет, больно много.
– Во! А он сосчитал, сволочь, гадина, чтоб ему… Двадцать семь тысяч рабочих часов я ему должен.
– С ум сойти! Это ж… подожди, ну по десять часов в день работать, это ж… две тысячи семьсот дней, а в годах… подожди, сейчас… семь лет и ещё тридцать девять дней. Ни хрена себе! У тебя ж три года отработки.
– Во-во. В года он мне не пересчитывал, я одно понял: взяли меня за глотку и держат. Двадцать семь тысяч, а мне за всё лето четыреста часов насчитал.
– Подожди, семнадцать дней по двадцать четыре – это… подожди, сейчас… это четыреста восемь часов.
– И тут обманул, – кивнул Чолли. – Нет, ты слушай. Ну, я и запахал. Он мне на Рождество ещё двести часов щёлкнул, смеётся, работай, дескать, старайся.
– Чего так мало?
– Холодно уже, так он за отопление вычитать стал. Ну, дом-то, где мы все были, крыло – барак, крыло для батраков, ну и кухня там рабская и прочее, он отапливался, вот за дрова и за прочее. Это ладно. Меня в конюшню к лошадям поставили, ну, и всюду ещё по мелочам. Только и сидел, что за жратвой, а лежал ночью в каморке. А весной… кровь у меня заиграла.
– Понятно, – кивнул Эркин.
– Я и слюбился с одной. Навроде того дурака Стёпки был. И ещё от злобы на хозяина. Он на этот счёт строг был, когда без его приказа. Одного чёрного так застукал. Ну и… – Чолли сплюнул.
– «Трамвай»? – глухо спросил Эркин.
Чолли покачал головой.
– Яйца ему отрезал. Овечьими ножницами. Ну, знаешь, овец стригут.
– Однако!
– Во-во. Всем, понимаешь, в назидание. А меня забрало. Ни хрена, думаю, не поймает он меня. На конюшне ко мне втихую не подойдёшь, кони, они не выдадут. А там настил сенной, сбруя внизу.
– Знаю, – кивнул Эркин.
– Ну вот. Она забежит ко мне, мы туда, раз два и нету нас, разбежались. Потом и другая, так же.
– Сразу с двумя? – ухмыльнулся Эркин.
– Нет, конечно, заметили бы. Так, какая забежит – с той и трахаюсь. Говорю ж, дураком был. Ну, и не досмотрел. Травинка в волосах у неё осталась. Он и выследил нас. Тихо вошёл, я и дёрнуться не успел. Так на ней и лежу. А он стоит и смотрит на нас. Ну что, говорит, кончай, чего остановился… – Чолли глубоко затянулся сигаретой.
Из темноты вышел и встал рядом с ними Тим. Чолли покосился на него, но промолчал, не прогнал. Не стал возражать и Эркин. Чолли перевёл дыхание и продолжил:
– Ну что. Встал я, штаны подтягиваю. Она встала рядом. Стоим, ждём… он так спокойненько: «И много их к тебе бегает?». Я молчу.
– Врезал? – спросил Тим.
Чолли кивнул.
– Он хлёстко бил. Пока я корячился, она и назвала. Вторую. Он меня сапогом под челюсть ткнул и говорит: «В баню. Лошадей уберёшь и в баню».
– Он так и сказал? – медленно переспросил Эркин. – Не в душ, а в баню?
– Ну да, – удивлённо посмотрел на него Чолли. – А что?
Эркин поймал внимательный взгляд Тима и отвёл глаза.
– Так, ничего. Ну и…
– Что ну, пошёл, конечно, куда я денусь. Пришёл. Сидит он за столиком таким, на столе ножницы. Овечьи. Те самые. И они обе уже голые, перед ним стоят. Он мне так пальцем показывает, чтобы я разделся и рядом встал, – Чолли жадно закурил. – Опять же куда денешься. Стою. Тут только увидел. Обе… с пузечками. От меня. Мои дети, понимаешь… – Чолли хотел выругаться, но всхлипнул.
Тим угрюмо кивнул и тоже закурил. Постояли молча, и Чолли опять заговорил.
– Ну, посмотрел он на нас и говорит. Что посмотрит, дескать, что выродится, а пока, говорит, пока походи ещё, потряси, а там видно будет. Ну и… чего там, в первый раз я сам, без приказа, на колени встал, сломался я, – Чолли снова всхлипнул. – Меня на ночь приковывать стали. Кольцо в стене и ошейник на цепи. И запор снаружи. И днём следили. Он, сволочь, дал им родить, а потом… потом лендлордов каких-то позвал и меня им… – Чолли выругался, – предъявил. Как раба. Нагишом. Я-то уже совсем смирным стал. И дети на столе. Лежат. Посмотрели они на них, на меня… И решили, гады…
– На случку отобрали, – понимающе кивнул Эркин.
– Тебя, что ли, красавчика, не отбирали на это?! – яростно посмотрел на него Чолли. – Ну и заткнись! Сам всё знаешь.
Эркин промолчал, опустив глаза. И быстрого взгляда Тима он не заметил.
– Знаем, – спокойно сказал Тим. – Я тоже через это прошёл. Много привезли?
– Двенадцать. Растравкой напоили, аж распирать стало. И… и пошёл. Как в чаду. День, ночь, ничего не помню. А потом… потом дал мне отлежаться и всё, опять я пошёл дни считать. А когда они затяжелели уже точно, их по своим лендлордам отправили, а меня опять в кабинет, и он, гад, мне сказал, что он мне, понимаешь, он мне сказал, что засчитает эти дни, понимаешь? Стёпка – сволочь! Дети – обуза, говорит, дурак, сволочь, мы ехали когда, Иван спросил, сколько детей у меня, так сколько? Уже четырнадцать, понимаете, а где они, по каким Оврагам лежат? Я ж… я ж не знаю даже, кого родили. Парни, девки… – Чолли отчаянно махнул рукой.