Он потерял значительную часть мира, когда утратил остальную часть себя, но все, что произошло здесь, он знал. Это знание он сохранил, хотя и изменился.
Зацепившись перстнем за карман серебристо-белого парчового жилета, Прах нащупал часы. Серебряная цепь под пальцами была холодной, словно дождь тек и сквозь них.
Когда Прах поднял часы к глазу, он не стал ни поднимать веко, ни обнажать кристалл. Ему не нужны были часы, ему не нужно было смотреть на них, ему не нужен был этот жест. Он знал время; оно текло внутри его с атомной четкостью. Но сама церемония тем не менее доставляла ему удовольствие.
– Скоро полночь, – сказал он, обращаясь к пустой комнате. Его голос зазвенел, отражаясь от каменных стен и тихих, сплетенных вручную ковров. Прах сел прямо, открыл глаза и убрал часы. Белые рукава раздулись, когда он встал и подошел к окну, где отраженный свет солнц храбро, но тщетно пытался пробиться сквозь толщу воды.
– Уже почти полночь, – сказал Прах и небрежно провел пальцем по запотевшему стеклу. Дом подался навстречу его ладони, отзываясь на ласку. – А еще столько дел.
Словно фокусник, он извлек из воздуха бокал бренди и покрутил его перед носом, втягивая в себя аромат напитка.
У бренди был острый аромат дождя – такой, какого у настоящего дождя не было, – и шоколада. Распыленные молекулы защекотали рецепторы Праха, и он с улыбкой сделал глоток.
Он разговаривал с дождем так, словно тот его слышит, хотя и знал, что мир давно оглох. Но у Праха была только память; все, что у него осталось, – это память и ритуал, а также склонность к театральным эффектам, доведенная до совершенства в ходе многовековой практики.
– Клянусь стихиями, клянусь десятью сторонами света, я не забыл. Меня зовут Иаков Прах, и я не забыл.
При желании Прах мог бы заглянуть за стену дождя, дотянуть свои органы чувств до кожи мира. Он мог бы удлиниться, расшириться, врасти в туман и подлесок, вцепиться невидимыми пальцами в прозрачную шкуру мира, добраться до точек за его пределами, до холодной и пустой тьмы, где горит свет звезд и временных солнц. Он мог погладить огромную, покрытую воронками шкуру, ее искореженные солнцезащитные козырьки и солнечные панели, старые раны и травмы, для ремонта которых просто не хватало ресурсов. Он мог бы дотянуться до многочисленных трюмов, анкоров и владений, до камер и хранилищ мира. Если ему не мешали, то в определенных местах он мог бы даже добраться до давно остывших двигателей и разорванных ядер реакторов, пройти сквозь жилища плебеев и аристократов во дворцы Двигателя и Власти. Но не все пути были открыты; часть из них ревностно охраняли его братья.
Однако он мог погладить по щеке отправленного в ссылку принца, и принцессу, которая станет капитаном, и закованную в цепи Персеваль в ее подземелье.
И об этом узнают только ангелы.
Но мир был огромен и в значительной части сломан; он уныло полз по орбите вокруг этих звезд. А Иаков Прах, как и мир, сейчас уже был совсем не таким, как прежде. Он мог бы сделать все это, если бы захотел, но это истощило бы его. А здесь были те, перед которыми он боялся демонстрировать свою уязвимость. Пока боялся.
2
Те, кто живут на тихих кухнях, знают всё
В доме Отца Моего обителей много. А если бы не так, Я сказал бы вам: «Я иду приготовить место вам.
И когда пойду и приготовлю вам место, приду опять и возьму вас к Себе, чтобы и вы были, где Я».
Часть молока и каши пролилась, когда Риан уронила миску. Еда забрызгала лодыжку Персеваль, и ее цепи выгнулись навстречу пище, готовые перейти к обороне. Но, попробовав пролитое на вкус, они отступили – и Персеваль невольно подумала о том, что произошедшее потрясло их и сбило с толку.
– Прости, – сказала Персеваль. – Я не хотела тебя пугать. Это мне, Риан?
Девочка замялась, глядя во все глаза на Персеваль. Она была маленькой, хрупкой, с изящными чертами лица. Безумная пена ее вьющихся черных волос была обрезана на уровне плеч и собрана воедино с помощью дешевых, но симпатичных заколок – пластмассовых паучков с цветными глазами. Паучки сплели между собой прозрачную сетку для волос.
Девочка была совсем не похожа на мать, но, с другой стороны, кто вообще на нее похож?
– Это тебе, – выдавила она и нагнулась за миской. К счастью, миска не перевернулась.
Она подняла с пола и ложку, а затем вытерла ее подолом бурой блузки. Как будто сейчас Персеваль могла расстроить грязная посуда.
Когда Риан снова посмотрела на Персеваль, та развела руки в стороны, демонстрируя свою беспомощность. Персеваль, закованная в цепи, не могла есть самостоятельно: напряжение, словно жидкое пламя, текло по ее шее и плечам, и это причиняло ей даже больше боли, чем отсутствие крыльев. «Ариан Конн», – сказала себе Персеваль и почувствовала себя немного глупо. Она не выйдет на свободу и не сможет сразиться с леди Ариан, даже если произнесет ее имя хоть тысячу раз.