Заседание длилось меньше часа, и когда ударил гонг возвещающий его окончание, сенаторы все еще шумели, что-то доказывая друг другу.
Авитус вышел в атриум. У окна задержался, всматриваясь в дождливую пелену и решая, стоит ли навестить внука. Тот, верно, уже прочел статьи… Спалить бы все газетенки! То в чан с дерьмом окунут, то вознесут на пьедестал! Маркус и без того слишком дерзок: его огонь притушить надо, а они, наоборот, масла плещут.
Рядом встал неслышно подошедший дэр Монтий. Улыбнулся, глядя на отражение Авитуса:
— О лэре Маркусе думаете?
Авитус промолчал. Селена тоже всегда угадывала, когда он думал о внуке, говорила, что он хмурится так озабоченно, будто у него в горле рыбья кость застряла.
— Вы уж не сердитесь, что я засмеялся на ваши слова о нем, — продолжал дэр Монтий. Он вдруг стал непривычно серьезен и даже печален. — Звучало, конечно, слишком вызывающе, но мне понравилось. Если бы я мог сказать так про своих сына или внука — хотя бы про одного из них… «Он нужен этому миру»… Я был бы счастлив.
Маркус чувствовал, что звереет. Третий день в постели, без газет (их он читать не желал), без книг (от пары страниц уже мутило), без тренировок! Даже дед не зашел ни разу! И потому письма, принесенные с утренней почтой обрадовали невероятно.
Верхнее было от дэра Алерайо ван Видуса. Маркус хорошо помнил его: два года назад «земельник» руководил их практикой во Флиминисе. На сей раз они встретились у зернохранилища, и дэр Алерайо выглядел слегка безумным, мало похожим на себя прежнего, расчетливого и хладнокровного. Впрочем, если девочки, которых он подхватил на руки, — его дочери, то неудивительно.
Два других письма послали Шон и Вэлэри. Неожиданно.
Начал Маркус с послания дэра Алерайо. Тот горячо благодарил за спасение дочек (значит и правда, своих детей едва не потерял) и желал скорейшего выздоровления.
Шон помимо аналогичных пожеланий спрашивал, можно ли навестить Маркуса и не будет ли лиа Одетта против. Конечно, будет! И Шон прекрасно это знает.
Маркус положил обе письма в цветочный горшок, который держал рядом с кроватью именно для таких случаев, и поджег, благо заклинание было односложным. Вскрыл последнее. При виде знакомого округлого почерка в груди вдруг возникло стеснение, словно опять не хватало воздуха.
'Светлого дня, лэр Маркус.
Позвольте выразить надежду, что раны ваши не опасны и хорошо заживают.'
Маркус опустил взгляд на подпись. Он не ошибся: Вэлэри. Но почему так неестественно написала? Словно над ней учитель по этикету стоял. С палкой.
«Уф, столько времени потратила на две строки. Ладно хоть Шон заглянул и сказал, что никакие секретари твою почту просматривать не станут.»
О! Вот в чем причина. Благоразумная какая. Но могла бы и догадаться, что для служащих личная почта — неприкосновенна.
'В общем, выздоравливай поскорей.
Если честно, я не особо сильна в письмах…
Зачем я это сказала? Ты сейчас подумал, что я вообще ни в чем не сильна, так ведь?'
Маркус хмыкнул: угадала.
'Ну и зря! Я, между прочим, уже в поле работаю! Целитель, конечно, рекомендовал еще пару дней подождать, но боюсь не успеть. Да и не бегаю же я — в повозке сижу. Представляешь, гран Агрий (это мой возница) едва ли не периной сиденье выстлал! А раньше всё ворчал…
Студентов не отпускают ни на озера, ни в город: только поле и гостиница. Девчонки с ума сходят, я тоже. Скука смертная. Может, хоть пару книг пошлешь?
А у дии Мирнон с нашим куратором холодная война. Диа Мирнон во время смерча на Капле была и, говорят, именно она организовала студентов, чтобы те защиту поставили для всех, а не только для себя, любимых. Зато куратор высунулся из гостиницы, только когда всё кончилось. Вот уж кому не пришло бы в голову нести зонт.
Понаписала всякого… Вообще-то, я другое хотела…
Спасибо, Маркус. За то, что пришел, и за то, что доверился мне.
Вэлэри.'
Маркус скептически вскинул брови. Разве он доверился? Другого выбора не было — и всего лишь! А мелкая уже навыдумывала!
Но все же превращать в пепел это послание он отчего-то не спешил. Перечитав его и задумавшись, какие бы книги отправить Вэлэри, даже не услышал шаги и, когда в спальню с коротким стуком вошла мать, едва успел сунуть письмо под подушку.