В отчаянии легионеры начали минировать город и подрывать серебряных эльфов, и тем самым только сильнее разжигали злобу. Да и бомбы расположены были не очень умно, а многие и вовсе были потеряны в суматохе. Лишивших почти всех своих командиров, легион действовал слепо и неловко, как безголовая курица. Любая инициатива, целенаправленная атака, для них была невозможна. Воины только и могли, что караулить свободные районы и молиться о скором возвращение Алдана. Прошёл день. Заканчивался второй. Никто уже не считал трупы, но из-за пожаров, — горели даже деревья, некогда священные — не было особого запаха гниения, только удушающая гарь. Эльфы кашляли пылью. Поздним вечером почти все легионеры собрались на стенах, ещё кое-как защищённых, и начали высматривать дороги. Глаза воинов были красными. Сердца их бились в тревоге. Томительное ожидание травило их души. Солнце опускалось.
В середине ночи пришло сообщение. Ещё несколько свободных районов были захвачены. Легионеры впадали в отчаяние. Сгущалась ночь.
Но вдруг тёмное небо пронзила пламенная стрела. Павшие духом вскочили, спавшие проснулись. Они облепили стены, уставились в бойницы. В сиянии звёзд приближалось великое войско.
Алдан вернулся.
128. Манёвр
128. Манёвр
Три чёрные тучи медленно переплывали звёздное небо, приближаясь к городским стенам. Они зависли над ними, и стали опускаться, постепенно проявляясь. В огнях факела мелькнула эмблема — кабан с серебристыми рогами, очень схематичный. Это было знамя генерала Алдана. В эльфийской армии у легионов не было отличительных знамён, они были у генералов. Каждый генерал имел собственный офицерский состав, верный только ему. Когда генерала назначали во главе легиона, или даже нескольких легионов, его офицеры встраивались в новую армию словно голова, которую прикручивали кукле.
Подобное устройство войска с одной стороны помогало не допускать излишнего влияния генерала на определённый легион, препятствуя появлению полевых командиров, а с другой обеспечивало мобильность.
Воины сгорали от волнения и восторга, пока три летающих корабля приземлялись на стену, а когда они приземлились, и спустилась лестница, все замолчали и смиренно встали на колени, приветствуя генерала Алдана опущенными головами и железной дисциплиной.
Только когда было дано разрешение, они позволили себе взглянуть в лицо генералу. Оно было угловатым. Казалось, оно способно было выражать как великую суровость, так и доброту. Волосы мужчины были пострижены, но по его росту, по большим, как дубины, плечам и багряным глазам в нём ясно слышался звон дворянской крови. Алдан был хмур, сперва. Потом он увидел воинов, их дрожащие от волнения тела, их красные лики, и хмурость его сошла на нет. Он улыбнулся своим большим ртом и немедленно взялся руководить войском.
Алдан разместился в казармах, прилегающих к стенам. Для него уже всё было готово. Воины несколько раз всё проверили, пока его дожидались. Самые свежие карты лежали на столе. Алдан взялся за них и начал чертить маршруты. Каждый несколько минут от него бегали гонцы. Войска поделили на отряды. Каждому отряду было поручено захватить определённый квартал города. Главной целью стало разделить врага. Изрезать его силы. Сжимать восставших в котлы и давить по частям.
В какой-то момент к Алдану пришли с прошением выжившие городские наместники. Они долго рассказывали ему обо всём ужасе, который им пришлось испытать, о всех жертвах восстания, — и заодно намекали генералу, очень явно, что после такого никакой пощады быть не может. Серебряных необходимо заковать, их необходимо вереницами распять на всех дорогах. Переговоры были недопустимы. Все граждане были против.
Алдан слушал молча. Он согласился, и покрасневшие наместники ушли с облегчением и чувством выполненного долго. А генерал встал у окна и долго смотрел на город. Глаза мужчины были задумчивыми и немного печальными.
Вдруг Алдан напрягся. Вдали мелькнула пламенная роза — взрыв.
Очень скоро прибежали с докладом — взрывал не легион, но кто-то другой. Воины вспомнили про недосчитанную взрывчатку. Похоже, её вовсе не теряли. Её украли.