— За твое здоровье, сват, за твою службу после эвакуации, — глухо, как осенний дождь, бубнит отец.
— Спасибо, Андрон. Уже, можно сказать, как-то и устроился, хотя и подбивали некоторые под меня клинья. Эх и трудную имею фортуну… Живу, как ночная птица.
— А у кого теперь легкая фортуна?
— Э, не скажи, не скажи. Ты все-таки разъезжаешь между хлебами, дышишь нектарами, любуешься, как пашется, сеется, растет, цветет и наливается. А я обязан из нутра вырывать другие наливы.
— Если надо, то надо.
— Об этом же и говорю. Я, если надо, и родного отца не пожалею, специальность у меня с гуманизмами не целуется. За твое здоровье. А знаешь, что обо мне в характеристике написано? — у Черноволенко прорвалось пьяное самодовольство.
«Значит, уже до чертиков допиваются», — поморщился Юрий Андронович. Он хочет сосредоточить внимание на рукописи, но самодовольство Черноволенко густо натекает и сюда.
— Там, дорогой сват, написано, что я мастер групповых обличений. О!.. Были когда-то у меня разные дела. И еще будут!
— Да неужели и теперь?.. — даже с боязнью переспрашивает отец.
— Конечно. Война много напутала, а разбираться во всем надо вот таким Черноволенко, как я. Вот недавно один мужчина принес мне разные материалы, которые не снились и тем писателям, что выдумывают всячину о шпионах. Понимаешь, не материалы, а золотой берег.
— Интересно. И кто же сидит на этом берегу?
— Никогда бы ты при своей рже-пшенице и разном хлебе не придумал! Вчерашний командир партизанского отряда! Наградами тебя ослепить может, а сам — замаскированный шпион.
— Да что ты, сват!?
— Еще в Турции его завербовали. Вот какие могут быть истории.
— А партизанил этот… у нас?
— В наших лесах. Твой Юрий должен знать его как облупленного.
— Кто же он?
— Григорий Заднепровский, — стишил голос Черноволенко.
— Заднепровский? И я его знаю! — пораженно вырвалось у Андрона Потаповича.
— Если знаешь, держи язык за зубами, пригодится… — и не досказал, потому что в комнату вошел бледный от волнения и гнева Юрий Андронович.
— О, зятек пришли! — с притворной радостью потянулся к нему с рюмкой Черноволенко. — Посиди, в конце концов, с нами, пусть наука немного подождет без твоего движения вперед.
— Какой негодяй подал вам материалы на Заднепровского? — дрожа, Юрий Андронович ест глазами Черноволенко.
— А ты подслушивал? — на миг растерялся тот.
— Слышал всю мерзопакость, которую в нашем доме выливали на хрустально чистого человека.
— Гляди, чтобы за этот хрусталь и сам не попал туда, где козам рога правят, — зашипел Черноволенко. — Ты, может, с ним и панибратство вел?
— За честь считал бы дружить с Заднепровским. Головой клянусь: Заднепровский чистый, как лебедь. А лебедей только преступники поедают. Вы копнитесь в душе того, кто писал донос.
— Не учи ученого! — свысока ответил Черноволенко. — Сами под чубом сало имеем. Тебе известно, что отряд Заднепровского был самочинным?
— И что из того?
— А ты знаешь, что такими отрядами, как правило, руководили иностранные разведки?
Страшное и дикое подозрение сразу черным пятном легло на сотни верных сынов Родины. Задыхаясь от злости, Юрий Андронович обрушился на Черноволенко:
— Откуда вам это знать, разве вы из своего укрытия видели, как боролся народ? Какая сволочь, какой кретин сотворил эту кривду?
Черноволенко вскочил со стула, будто его шилом укололи, и сжал кулаки. Лицо и пятна ржавых румянцев на нем перекосились от злости, и глаза, казалось, даже на очки налили злобы.