— Я знаю, что Апятов и Родионов работали в одной мастерской… — начал гость. — У них была какая-то общая страсть, Зоя…
— Понятно, — Грачёва презрительно усмехнулась. — Зоя Сиверс. Девушка непростая, между прочим. Из старинного остзейского рода. Долго это умудрялась скрывать, неизвестно даже, как у неё это вот всё получалось. Неправильное было у дамы социальное происхождение для тридцатых. Она была музой Родионова, а он был с ней жесток.
— Бил? Унижал? — уточнил гость.
— Это ты меня унижал, — парировала Грачёва. — Разве что не бил. Но Родионов поступал с ней хуже. Он её использовал. Правда, не так, как ты использовал меня. А в качестве дешёвой фото-модели. Она красивая была. Очень. Хорошо быть красивой. Потому что мужики лучше видят, чем соображают. Так вот, Родинов эту красоту эксплуатировал, чтобы делать легковесные снимки на потребу публике и властям. Представляешь себе дворянку в образе рабфаковки, трактористки, отличницы, комсомолки и физкультурницы на параде? Смешно это всё было. Она-то на самом деле натура была такая тонкая, одухотворённая, по фотографиям видно. А на снимках Родионова смотрелась как лань, которую в телегу запрягли. Это было ужасно.
— Ты драматизируешь, — заметил собеседник. — Я заказал себе подборку снимков Родионова, — сказал гость, кладя на стол несколько фотоснимков. — Мне они запомнились. Такая, знаешь ли, бьющая через край жизнь. Энергия.
— Это всё было не её, — заявила Грачёва. — Это Родионов. Гуляка, пьяница, повеса. Они с Есениным одна пара были. Зое он нравился. Сначала. Пока не появился Апятов. Скромный такой, тихий, безнадёжно влюблённый. Полюбил страстно и безнадёжно. Она сперва взаимностью не отвечала. Пока тот не написал «Небыль». Картина вообще-то про Зою. У них много общего было. И он и она зрение какое-то имели особенное и могли видеть то, что другие и разглядеть-то не могли. Вот Апятов этим и взял. Нарисовал не портрет, нет. Но больше, чем портрет. Всю душу, страсть в свою работу вложил. В общем, покорил даму, в самое сердце сразил. Ну, она ему и ответила взаимностью. А Родионов потом чуть с ума не сошёл. И себя, и Зою погубил.
— И как же?
— Он сделал эту проклятую «Правду».
— А в чём же месть?
— Да он взял и показал её такой, какая она есть. Дворянкой настоящей. Которая советскую власть презирает. И так и назвал свой снимок — «Правда». Вот, мол, она какая, Зоя. Красивая и гордая. Всех презирает. И вождей, и его, бедного-несчастного. Ты вспомни работу. Там женщина красоты небывалой, в роскошном старорежимном платье, с брилиантами, на отражение портретов Ленина и Сталина в луже ногой наступает. Тогда это уже в чистом виде антисоветская агитация была. Снимок-то шикарный. Гениальный без всяких скидок. Он им сам гордился, но сдуру дружкам своим начал хвастаться. Те и донесли куда положено. А там ещё и не такое разглядели. Если присмотреться к портретам, то видно, что Ленин и Сталин смотрят…
Скрипнула дверь, появилась рыжеволосая помощница.
— Извините, Светлана Владимировна! — протараторила она. — Корейцы приехали! Вы велели сразу предупредить… — опустила она голову, чувствуя, что начальница недовольна.
— Потом, потом, у меня разговор, — отмахнулась Грачёва.
Дверь закрылась.
— В общем я понял, — вздохнул посетитель. — Антисоветская агитация. Статья 58–10.
— Именно так! Родионовым и Зоей интересоваться начали. Его в итоге арестовали. А она сумела сбежать за границу.
— Вот как? Тогда это было не так просто.
— Её увез человек, у которого Родионов снимал мастерскую. Он часто ездил в заграничные командировки. Связи у него были. Каким-то образом смог вывезти девушку. Она и ему тоже голову вскружила. Осели они в итоге где-то на юге Европы, не помню точно где. Сошлись. Дети у них были. Но потом тот, ну который её увез…
— Разумов?
— Да… кажется, — кивнула Грачёва. — Так вот он зачем-то вернулся в СССР. Под другим именем и по чужим документам. Его, конечно, опознали, разоблачили как шпиона английского и расстреляли. Тогда всё у них просто было. Апятов, кстати, очень всё переживал и тоже потом не выдержал, во Францию чудом сумел пробраться. Зою хотел найти. Вот так Родионов своей «Правдой» себе и многим людям жизнь разрушил, как ты мою. Очень по-мужски, — закончила Грачёва.
— Это всё? — спросил собеседник. — А теперь дай мне подумать.
Через пять минут напряжённого молчания он поднял голову.
— Света, — сказал он, — в воскресенье всё решится. Понедельник уйдёт на формальности. Во вторник мне нужно будет заняться делами банка. Если хочешь, позвони мне в среду. Я расскажу тебе эту историю до конца. То, что смогу рассказать, — добавил он.