Юрьев кивнул.
— Просто я зашёл в туалетную кабинку сразу после Гоманькова, — нехотя сказал Зверобоев. — Там был запах ацетона. Такое бывает при некоторых болезнях, но тогда бы он лечился. Если человек лечится, оно всегда заметно. Значит, выпил. Очень крепко. И пытается это скрыть. Я задал несколько наводящих вопросов и понял, что Иван Иванович меня пытается обмануть. Кстати, это был его единственный прокол. В остальном шифровался он грамотно, даже красиво. Молодчина. Мы потом с ним подробно поговорили. Не очень весёлый был разговор, но полезный.
— Когда потом поговорили? — не понял Юрьев.
— В пятницу. Было ясно, что если человек квасит, то в его ситуации ночью, на выходные и в одиночку. «Я пил из горлышка, с устатку и не евши», — процитировал он классика. — Тогда всё проще простого. Я дал Ивану Ивановичу понять, что в пятницу его никто не побеспокоит. А потом взял и неожиданно нагрянул к нему домой в гости в час ночи. Сначала позвонил, конечно, но он к тому времени уже боялся брать трубку. Дверь он мне не открыл, естественно. Тяжёлый случай. Пришлось самому открыть. С ключика-то его я копию заранее снять сумел. Извини. Привычка — вторая натура.
— Но почему он пьёт? — не понял Алексей Михайлович. — Вроде нормальный мужик, волевой… Всё у него в порядке… Мог бы пролечиться, в конце концов!
— Не тот случай. Он керосинит сознательно. Я с таким встречался. Форма растянутого суицида. Внутри человека сидит желание саморазрушения. И отпускает только тогда, когда он саморазрушением занимается. Кто-то пьет, а кто-то колется. Этот лично бухает.
— Но может ускориться, — дополнил Юрьев.
13:30. Зверобоев. Маркиш. Юрьев
Москва. Ул. Божены. Немцовой, 24а. Арт-музей.
Переговорная
Луиш Маркиш определенно был не из тех, кого Юрьев ожидал, а главное, желал видеть. Но он как-то очень ловко проскользнул в переговорную комнату. Португалец уселся на краешке стола, покачивал ногой и явно чувствовал себя в своей тарелке — спокойно и раскрепощённо.
— Алекс! — воскликнул Маркиш по-английски. — Нам надо поговорить!
В другое время Юрьев, наверное, разозлился бы. Но сейчас он был под впечатлением последних событий — и особенно рассказа Зверобоева. Поэтому банкир просто молча сел на пластмассовый стул и скрестил руки: давай, дескать, удивляй.
Степан Сергеевич посмотрел на португальца и сделал приглашающий жест. Мол, начинай, дорогой португальский друг.
Гость соскочил со стола и как-то по-мальчишески шмыгнул носом. Несколько секунд назад он излучал самоуверенность, а теперь нервничал, будто ему предстояло признаться в том, в чём признаваться не хотелось.
— Наш последний разговор в Лиссабоне был не слишком задушевным, — начал Маркиш по-английски. — Но он заставил меня задуматься. Я поднял документы. Заново проанализировал наши встречи и разговоры с Разумовским. Я записываю тезисы и ключевые моменты серьёзных бесед с деловыми партнёрами. Что позволяет потом разбирать эти разговоры. И часто помогает понять скрытые мотивы партнёров. Особенно если их аргументы от встречи к встрече меняются.
— И что выяснил? — поторопил Юрьев, хотя сам себе мысленно сделал «зарубку на память» — метод Маркиша показался ему интересным.
— Ты был прав. Разумовский проявлял повышенное внимание к российскому банку. В этом я не увидел ничего удивительного. Сначала. Мы с ним вместе разрабатывали стратегию перевода обеспечения безопасности наших дочерних банков на аутсорсинг. И разумеется, предвидели, что наибольшее сопротивление окажет именно ваш банк.
— И вместе начали искать его просчёты, чтобы показать, что система безопасности не выдерживает критики? — подал голос Зверобоев.
Его английский был идеален — во всяком случае, по сравнению с тем, на котором говорили Юрьев и Маркиш. Сейчас это было как-то особенно заметно. Юрьеву тут же представился профессор Адамсон, невозмутимый, корректный, занудно диктующий студентам нечто заумное.