Алексей Михайлович машинально кивнул — и вдруг понял, что не знает, как подойти к теме и что он, собственно, хочет спросить. Да, ему был нужен разговор со Степаниди о фотографии Родионова. Но как начать?
Из соседнего зала послышались звон разбитого стекла и охи-ахи: видимо, официант уронил поднос.
— У нас Родионова украли, — просто сказал Юрьев.
Эффект был примерно тот же, что и от падения подноса: будто что-то невидимое, но тяжёлое и хрупкое упало на каменный пол и разбилось.
— В каком смысле украли? — на всякий случай уточнил Степаниди.
— В прямом. Залезли в музей Грачёвой ночью и унесли. «Правду». Мы её выставить там хотели. На выставку.
С полминуты Степаниди молча смотрел на Юрьева, переваривая сказанное. Вид у него был такой, будто он пытается мысленно собрать осколки упавшей вещи.
Потом он так же молча налил себе водки. Махнул стопку. Немедленно налил ещё одну. Юрьев последовал его примеру.
Над столом повисла тишина.
— Одна-а-ако… — негромко протянул Степаниди, глядя куда-то в стол. — Только Родионова взяли?
— Ещё картину Апятова. «Небыль».
— Бред, — покачал головой фотограф. — Что делать будешь?
— Не знаю, — признался Юрьев. — Мы вообще не понимаем, кто это мог быть.
— Больше ничего не взяли? — уточнил Степаниди.
— Нет, — ответил Юрьев. — Хотя могли. Легко. Того же Родионова ещё пара работ есть. Или картин разных. Есть очень дорогие. А взяли одну фотографию и один холст. Зачем?
— И ты хочешь, чтобы я тебе на этот вопрос ответил? — Степаниди поднял мохнатую бровь.
— Гм. — Юрьев немного подумал. — Ну не то чтобы вот прямо так… Я не жду, что ты как-то осветишь мне ситуацию. Но хотя бы подкинь дровишек в мой костёр.
Степаниди басовито хохотнул: сравнение ему, видимо, понравилось.
— Дровишек могу подкинуть. Что ты хочешь знать?
— Для начала, — оживился Алексей Михайлович, — хочу вот что понять: есть ли хоть что-нибудь, что объединяет эти две работы?
— Абсолютно ничего, — уверенно заявил Степаниди. — Ты вообще понимаешь, что между картиной и фотогра… — Он вдруг замолчал, замер, секунды две не двигался вообще. Потом прикрыл глаза и почесал нос вилкой.
Это было так неожиданно и нелепо, что Юрьев чуть не расхохотался.
— А знаешь, — медленно произнёс старый фотограф, — не всё так просто. То есть в художественном плане эти работы не объединяет ничего. А вот в фактическом…
Услышав слово «фактическом», Юрьев подался вперёд и изобразил на лице максимум внимания и интереса.
— «Правда» и «Небыль» созданы приблизительно в одно время, — сообщил Степаниди. — И, скорее всего, в одном месте.
Юрьев весь обратился в слух:
— Серьёзно?
— Конечно. Тут долгая история.
Подбежал армянский юноша, вопросительно вытянул шею.
— Паринхаш с чечилом и карский хоровац, — сказал Степаниди. — И зелень.
— Дядя, это не быстро, — осторожно предупредил юноша.
— Я подожду. — Георгий Константинович задумчиво почесал в бороде.
— А вы что будете? — обратился молодой человек к Юрьеву.
— Пока ничего, — ответил Юрьев. — Чаю принесите, чёрного с мятой.
— Понял, — сказал юноша и исчез.
— Ты вообще знаешь биографию Родионова? И как появился этот снимок? — спросил Георгий Константинович.
— Грачёва рассказывала.
— Да что она знает? — махнул рукой Степаниди. — Давай лучше я тебе расскажу. С начала.
— Вот-вот, — поддержал его Юрьев. — С самого начала.
Степаниди выпил рюмку, хрустнул зелёным лучком. Перевел дух. Глаза у него блестели, и на лице проявилось благодушие. Казалось, даже о бедствии, постигшем Юрьева, он забыл.
— Начнём с главного. Родионов — гений всех времён и народов, классик, основоположник и вообще величайший фотограф. Будь он жив сейчас, он был бы первым в мире, а я… — он вздохнул, — только вторым.
Юрьев постарался не улыбнуться. Степаниди его бы не понял: к своему месту в вечности он относился более чем серьёзно.
— Я имею в виду портретную светопись, конечно, — добавил он.
— Ну, ты же великий пейзажист, — подлил елея Юрьев. — Твоей методике съёмки с вертолета в вузах обучают…
— А, суета всё это. — Степаниди махнул рукой. — Пейзажи, места всякие… Вот кто остался в истории искусств? Леонардо — портрет. Микеланджело — портрет. Тициан, Рафаэль, Рембрандт… можно перечислять долго. Они писали портреты. Думаешь, Малевич остался с «Черным квадратом»? Ничего подобного! Видел его реалистические портреты? Он же художник уровня Ильи Репина, гениальный живописец. Попался мне как-то в одной частной коллекции его портрет брата. Я читал, что Казимир Северьяныч не то что недолюбливал родича, но между ними были трения. Тёрки. Когда глянул в эти ледяные глаза на холсте, мне стало дурно, я даже снять его толком не смог.