— В общем, попал человек в правильное время в правильное место, ну и сам, конечно, очень правильный был, — продолжал Степаниди чуть быстрее. — Старорежимный лоск, питерское галантное обхождение. Манеры. А эти — да, гении, но выскочки, без образования, без воспитания. Как Маяковский. И мастерство. А он-то был Мастер, уровня Булгакова в своем деле…
Принесли чай — круто заваренный, почти чёрный. Алексей Михайлович с удовольствием сделал первый глоток.
— Брику и другим теоретикам он нравился… свой был, свой, — соловьём разливался Георгий Константинович, помогая себе говорить руками. — Он дизайном потом увлёкся… тогда его так не называли… Спроектировал конструкцию, хотел поставить в центре Москвы… И вот где-то в тридцатые, точно не помню, этот снимок. Тут и не угадаешь, поймал он момент или кадр постановочный. Ну а потом… ну а потом-потом… — Георгий замолчал.
— Что — потом? — поторопил его Юрьев.
— Суп с котом! — Степаниди махнул рукой. — Тридцать седьмой. Десять лет без права переписки. Был — да и нету. Кстати, за этот самый снимок. Антисоветским его признали. Теперь его работы изучают, пишут о нём статьи и диссертации… икона…
— Хорошо, — терпеливо сказал Алексей Михайлович. — А как всё связано с «Небылью»?
— Да прямо. — Степаниди сделал энергичный жест и нечаянно смахнул со стола стопку с водкой.
Стопка не разбилась — только глухо звякнула на полу.
— Стаканчики гранёные упали со стола, упали, не разбилися… — пробормотал уже порядком захмелевший гений.
На столе появился шашлык по-карски. Запахло так, что Юрьев даже засомневался — может быть, и ему стоило взять это блюдо.
— Разбилась жизнь моя, — закончил фотограф. — Чего-то я… это… устал немного. Ты погоди, я буквально минуту… — Он не закончил, откинулся на спинку стула, опустил голову и захрапел над дымящимся мясом.
Юрьев не удивился. Степаниди с его нью-йоркским временем вечно попадал в ситуацию недосыпа. Беленькой он тоже откушал изрядно. Однако беспокоиться было не о чем: пара минут сна — и старый лев обычно приходил в себя.
Чтобы не терять времени даром, Юрьев набрал номер Гоманькова.
Тот взял трубку только через семь гудков.
— Гоманьков. С кем говорю? — Голос в трубке был усталым и недовольным.
— Юрьев. Что-нибудь нашли? Что там вообще? — спросил Алексей Михайлович.
— Пусто, — мрачно сказал Гоманьков. — Сейчас подвал смотрим, но вообще — пусто. Чую, не найдём мы тут ничего.
Юрьев почувствовал, как сжимается сердце. Только сейчас банкир понял, как же он надеялся на то, что виновник всех бед — смешной старый человек с труднопроизносимой фамилией.
— Работайте, — бросил он. — Лучше работайте.
Принесли паринхаш с сыром. Алексей не стал церемониться и подвинул блюдо к себе.
Он уже заканчивал, когда Степаниди вздрогнул и открыл глаза.
— Что, я заснул? — спросил он совершенно трезвым голосом.
— Ничего страшного, — ответил Юрьев.
— Старею, — с сожалением сказал Степаниди. — Раньше-то мы с друзьями брали две на троих — так, для разминки. И две ириски. «Красную Москву». И «Ландыш». Если дама с нами была. А теперь вот видишь… Ладно, все там будем. Я чего-то рассказать тебе хотел интересное…
— Про Родионова? — уточнил Юрьев.
— Нет, про второго… Этого… Апятова. Моя стопка где?
Кавказский юноша появился снова и быстро решил проблему, после чего аккуратно «начислил» ещё пятьдесят капель.
— Значит, Апятов. На самом деле Апятов — псевдоним. Настоящее имя у человека было Ариэль Моргенштерн. С Беларуси был. Как сейчас пишут в таких случаях, из бедной еврейской семьи. Папа сапожником был. Квасил, наверное. Сапожники они такие… — Тут Степаниди осёкся. — Ну, в общем, учился в четырехклассном училище Витебска… С Шагалом! На учёбу денег дал какой-то родич. Потом он ему тоже помогал. Даже в Англию поездку оплатил. Занимался живописью прилежно, ходил как на работу в Британский музей. Потом — в Москву. Но в Москве плохо ему было. Двадцатые годы, голод. Сам понимаешь. Чтобы кушать, нужно было куда-то прикрепиться, а кому он был нужен? Вроде бы чертёжником работал. Рисовал вывески и плакаты. Не прижился он в Москве сперва. Во Францию уехал. Выпустили без проблем. Наверное, совсем никому не нужен… время такое было. Н-да.
Он стремительно накинулся на шашлык и легко добил его. Ещё выпил. Юрьев с тревогой задумался, сколько же раз по пятьдесят принял его собеседник. «Хорошо ещё, что пить с собой уже не заставляет», — подумал он, подливая себе из остывшего чайника.