На шестиметровой кухоньке было не развернуться. Степаниди бочком подобрался к холодильнику, где доживало своё вчерашнее вино. Кое-как, едва умещаясь между холодильником и столом, вытащил початую бутылку. Вино было так себе — риоха с Майорки. Но всё-таки его купили там, на Майорке, и это было настоящее вино. Подходящий бокал нашёлся в ящичке над плитой.
Помыв бокал, он сел за стол. Щёлкнула зажигалка. Струйка дыма поднялась к низкому бетонному потолку.
Наедине с собой Степаниди мог позволить такую роскошь, как честность. Он никогда не злоупотреблял ею, но сейчас чувствовал, что это уместно.
«Я старею», — думал Георгий Константинович, подливая себе вина. Да, он уже не тот, что был вчера. Во всех отношениях. Да, ночь была замечательной. Аля, судя по всему, в восторге. Он тоже… ну, наверное. В молодые годы он на эту Алю и не посмотрел бы. В сущности, девушка второй категории: не особенно умна, не очень страстная и не столь уж интересная. Ухоженная, да, но и только. Хотя он, Степаниди, уже в том возрасте, когда все молодые девушки кажутся красивыми. И если совсем уж честно, кроме обаяния и опытности по женской части, ему помогают синие таблеточки. А также и то, что к Але он заглядывает не слишком часто. И в основном для того, чтобы убедить себя — он ещё на что-то годится. «Да, я уже в таких годах, когда не знаю, что меня радует больше — согласие женщины или её отказ», — подумал про себя фотограф.
Но это не такая уж и беда. Неприятно, но переживаемо. Навыки он не утратил, а таблеточки действительно помогают. Гораздо неприятнее другое: он начинает выходить из моды.
Ну да, ну да, Степаниди — имя. Но уже не марка. Нет, конечно, марка всё ещё. Но вот именно «всё ещё». Он всё больше часть истории фотографии, но всё меньше — часть процесса. Химия, чёрно-белая плёнка, несколько «коронок», набитых годами, — хорошо, но уже чаще и чаще такие вещи начинают восприниматься не как причуды гения, а как банальная неспособность старого пса выучиться новым трюкам.
Вчера у него был серьёзный разговор. Заявились иностранцы с деньгами. Хороший заказ. Он его возьмёт, разумеется. Но по ходу разговора он услышал фразу, от которой его передёрнуло. Их главный — высокий, худой, очень традиционный англичанин в лоббовских лоферах — сказал: «Понимаете, для нашего проекта нужны снимки в стилистике семидесятых, а у вас это получается естественно». Степаниди отлично понял, что подразумевается за этой вежливой формулировкой.
«В чём дело?» — думал он, подливая себе ещё. Он не умеет работать с цветом и цифрой? Бред, полный бред. Во-первых, умеет. Во-вторых, половина современных мастеров предпочитает чёрнобелое или сепию. Марк Плинер недавно представил серию самых натуральных дагерротипов, и они вызвали интерес… Нет, дело в чём-то другом. В чём?
В голову опять полезли скверные мысли о старости. Может, ему просто не хватает энергии? Для того чтобы поймать объективом острый момент, нужна концентрация, иногда изматывающая. Почти физическое усилие — да и без «почти». Аля ему рассказывала, что мускулы и мозг питаются одной и той же энергией. Какая-то там кислота, которую едят и мышцы, и мозг. Тело хитрое, оно экономит горючку. Не приводит ли это к тому, что он стал предпочитать студийные и интерьерные съёмки? Или вообще ситуации попроще, где не нужно ловить доли секунды?
Нет, решил Степаниди, принимаясь за следующий бокал. Нет, чушь, он умеет ловить решающий момент — или создавать момент. Год назад он снимал одного старого испанца, очень состоятельного человека. Старика в коляске, с тяжёлым лицом и бедной мимикой. Лучший кадр был сделан в зале с коллекциями — для этого он буквально сорвал с окна тяжёлую портьеру. Солнце ударило человеку в лицо, дало блики на стеклянных витринах с редкостями — и образ раскрылся…
— Ты здесь? — донеслось из спальни.
— На кухне, — недовольно ответил Степаниди.
— А я вот искала, что надеть, и не нашла.
«Вот дура, — подумал Степаниди, — у бабы две проблемы — нечего надеть и три шкафа для одежды малы».
— Любимая! Иди сюда как есть. Вообще-то не одежда красит девушку, а ее отсутствие. А если честно, твоё «нечего надеть» уже скоро будет некуда класть, — ласково крикнул в ответ Георгий Константинович.
— Я ещё поваля-а-аюсь, — крикнула Аля.
За всё время их связи, длящейся уже пятый месяц — для фотографа это было долго, — девушка так и не решила, как ей лучше называть своего мужчину. Ну да, у него неудобное имя, не приемлющее уменьшительно-ласкательных. Не говорить же «Гоша» или, того хуже, «Жорж». Сам классик всегда предлагал называть себя по фамилии. Но женщины обычно отыскивали что-то среднее между «Георгием Константиновичем» и «Жоржиком». Что его крайне раздражало.