У входа в музей службу нёс молчаливый молодой человек из банковских — после ЧП Грачёва без боя сдала позиции и пошла на полную и безоговорочную капитуляцию. Выкинула белый флаг. Охранник провёл Юрьева по пустым коридорам к переговорной. Прежде чем войти, банкир оценил взглядом картину. Зверобоев умудрился устроиться на куцем офисном стульчике с подлокотниками так, что казалось, будто он сидит в роскошном кожаном кресле весом в тонну. Гоманьков притулился на краешке стула, но бедным родственником тоже не выглядел, скорее уж человеком, на минутку оторвавшимся от более важных дел и готовым прямо сейчас куда-то бежать. «Мозг и ноги», — подумал Юрьев.
После обычных приветствий банкир устроился на третьем стульчике и сразу перешёл к делу:
— Ну, что, Иван Иванович, как там наши бараны? Есть подвижки?
— Это, Алексей Михайлович, как сказать, — осторожно начал Гоманьков. — Предметы мы пока не нашли…
— Хорошо, не подвижки, — нетерпеливо махнул рукой Юрьев, — новая информация. Есть что?
— Кое-что нарыли, — начал Гоманьков. — Установлено с достаточной достоверностью, как именно было совершено похищение. Путём опроса дежурившего в тот день сотрудника охраны Арт-музея и самостоятельных оперативно-розыскных мероприятий было определено…
— Слушай, ты давай по-русски говори, — поморщился Алексей Михайлович. — На родном, на нашем языке.
Зверобоев улыбнулся. В своё время он учил своего коллегу: никогда не позволяй другому изъясняться на собственном жаргоне. Тем самым собеседник навязывает тебе свой язык. Заставляет думать над его словами больше, чем он над твоими. Ты тратишь лишние усилия. И оказываешься в подчинённом положении. Слуга должен догадываться, чего хочет хозяин, а не наоборот. Впоследствии Юрьев часто убеждался, что Зверобоев прав. Любой переход на жаргон — хоть на канцелярский, хоть на юридический, хоть на сленг силовиков — означал, что собеседник не хочет, чтобы его понимали на равных. В начале знакомства с Гоманьковым — который откровенно попробовал сначала «охмурить» банкира, как ксёндзы из «Золотого телёнка» пытались охмурить Козлевича, — тот тоже злоупотреблял казённым лексиконом. Но быстро был поставлен на место. Сейчас от него такое можно было услышать уже только в минуты растерянности или сильного волнения.
— В общем, — сделал над собой усилие Гоманьков, — потрясли мы этого «охранника». Сами… В смысле, без полиции. Злодей ушёл с картинами через окно клозета на втором этаже.
— Он что, парашютист? Прыгал? — попытался уточнить схему ухода злодея банкир.
Вместо ответа Гоманьков встал, подошёл к окну и кивком головы поманил к себе начальника. Приблизившись, Юрьев увидел внутренний двор и большую стройку.
— Туалет ниже и чуть левее, — показал пальцем Иван Иванович.
Дальше уже всё было совсем понятно. Окна второго этажа выходили на крышу одноэтажной хозяйственной пристройки — то ли гаража, то ли каких-то производственных или складских помещений.
— То есть злыдень вышел на крышу, прошёл по ней и спустился где-то в стороне, где, скорее всего, стояла лестница?
— Похоже, что так оно и было. Ну или примерно так, — кивнул Гоманьков.
— Сигнализации нет, камер нет, окна не закрываются, на крышу выходят, и один военный пенсионер на весь музей, — прокомментировал Зверобоев. — Клялся и божился, что ночи напролёт не спит, бдит. А на самом деле нет, конечно. Заходите, добрые люди, берите чего хотите. Удивляюсь, как Грачёву саму до сих пор не украли. Она — женщина видная.