Опыт работы в паре с Художником пригодился сильно. Начальник безопасности сначала медленно открывал дверцы металлических шкафов, чтобы не сдуть волосинки, бумажки, скрепочки с тех мест, на которых они лежали. Если резко открыть дверцу сейфа, их обычно сдувало, и факт вскрытия мог быть засвечен. Кто его знает, случайно они тут оказались или нет. Всё шло хорошо до того момента, когда во время очередного вскрытия, которое Иван Иванович делал уже машинально, по привычке, совершенно не ожидая ничего обнаружить, он наткнулся в третьем, последнем, сейфе на рабочее тело. У него случился шок. Пришлось потом две недели заниматься делом с эскалацией, чтобы отойти. В третьем сейфе было рабочее тело. То, которое он любил больше всего. Откуда Юрьев мог знать про вкусы своего подчиненного, было совершенно неведомо. Скорее всего, он и не знал. Этого не могло быть, потому что быть не могло. Ни при каких обстоятельствах. На этом стоял мир. Скорее всего, случайность. Такое ведь бывает. Хорошее — оно всегда хорошее. А Гоманьков брал только самое лучшее рабочее тело. Почему и Юрьев с его отменным вкусом не мог взять такое же? Вот он и взял. Наверное.
Этот случай напугал старого контрразведчика насмерть. Как тогда. Когда на экзамене в лесной школе после попойки с Васькой Карякиным старый полковник пробуравил его взглядом, от которого шерсть на попе у молодого курсанта встала дыбом. Но ведь полковник ничего не заметил. Не мог. Гоманьков шифровался. И Юрьев ничего не мог заметить. А рабочее тело, скорее всего, оставил в сейфе просто так. Или для себя, или для кого-то другого. Зачем в сейфе — непонятно. Председатель вроде не шифровался.
С тех пор начальник службы безопасности зарёкся открывать сейфы у своего шефа. А кроме сейфов, больше ничего интересного в офисе первого лица банка и не было. Кабинет Юрьева напоминал помещение человека, который или ещё в него не вселился после ремонта, или давно выехал, забрав подчистую всё и заказав генеральную уборку. Стол председателя правления был пуст. Всегда. В любое время дня и ночи. Летом и зимой. Осенью и весной. На нём никогда ничего не было. Ни бумажки. Ни скрепочки. Ни папочки. Пусто. В ящиках стола, в шкафах — тоже. Нет, в шкафах стояли книги. «Основы бухгалтерского учета и аудита». И ещё несколько. Автором «Основ…» был профессор Корейко. Такой профессор нигде не числился, и в книге вместо страниц была спрятана фляжечка с двумя маленькими металлическими стаканчиками. Наверное, чей-то подарок. Юрьев фляжечкой не пользовался. Гоманьков проверял. Или намёк начальнику безопасности?
В общем, первый человек в банке был минималистом-сверхаккуратистом. Нет, какие-то документы ложились на стол Юрьеву. Без полёта бумаг банк пока ещё не может. Центральный банк всё декларирует необходимость перехода на безбумажный документооборот, но год от года тонны бумажной отчётности, сшитых и пронумерованных материалов, которые никто не читает, исправно отправлялись из стен банка сначала в помещения ЦБ, а затем сразу в макулатуру. Целлюлозно-бумажная промышленность таким образом поддерживалась исправно в ущерб нашим лесам. Но их в стране много. Они растут пока быстрее, чем их вырубают. Юрьев приходящие к нему бумаги мгновенно подписывал. Какие-то читал. Какие-то просматривал по диагонали. Какие-то уничтожал. Как он с этим разбирался, одному Богу было известно. Бумаги, правда, проходили через три, а то и четыре фильтра. Специально обученные люди вычитывали их вдоль и поперёк, собирали визы. Проверяли всё и вся. Они знали, что, если хоть раз пропустят что-то существенное, танцевать будут все. И не каждый тогда выйдет на работу на следующее утро. Поэтому председатель правления мог не беспокоиться. Он и не беспокоился. Расправлялся со стопками почты в считаные минуты. Редко когда что-то задерживал. И вот стол у него снова пустой. Даже неинтересно. Юрьеву не надо было что-то прятать и скрывать от других, потому что у него в кабинете вообще ничего не было.
А у Гоманькова в кабинете — было. Он регулярно брал рабочее тело. Много. Часто. Везде. Всегда. И никто не видел этого. Даже догадаться не мог.
Ибо Гоманьков был непризнанным гением. Он точно знал. К сожалению, об этом больше не догадывалась ни одна живая душа. Потому что, если бы кто-то узнал, конспиратор из Моцарта немедленно превратился бы в Сальери. Он бы и сам честно отказался считать себя Моцартом. Признал бы что уже не первый. Второй, третий, какой угодно в ряду простых талантов, только не первый. Нет, было два человека, которые знали про Ивана Ивановича то, что не было ведомо другим, но они не в счёт. Особая статья.