— Между политическими системами наших стран остаются существенные различия, так же как и в идеологии, — здраво рассуждал Сернан. — Я не думаю, чтобы кто-то из участников программы ЭПАС в ходе нашего общения изменил свои политические взгляды. Мы понимали, что акцент нужно делать не на том, что нас разделяет, а на стремлении понять, уважать и доверять друг другу. Я убежден, что это и есть самое важное достижение программы «Аполлон» — «Союз»...
Разумеется, политические разногласия, а еще пуще них — коммунистическая непримиримость к любому инакомыслию были серьезными преградами на пути реализации ЭПАС. Лишь добрая воля, ясный и трезвый взгляд на вещи и искреннее желание преодолеть все трудности позволили воплотить в жизнь задуманное. Это понятно всем.
Однако существовали очень серьезные преграды совсем другого рода, с идеологией не связанные. О них говорилось и писалось меньше. Я позволю себе еще раз процитировать американскую газету. Делаю это для того, чтобы вы, вспомнив старые цитаты, проследили эволюцию оценок прессы, в какой-то мере отражающих эволюцию общественного мнения. «Русская и американская системы космических полетов чужды друг другу как по своей концепции, так и по оборудованию, — писала «Крисчен сайенс монитор» в декабре 1971 года. — Методы навигации совершенно иные, атмосферные условия в кабинах несовместимы, и, тем не менее, участники переговоров говорят о встрече на орбите. Трудности, по-видимому, лишь усиливают их стремление добиться успеха. Мы восхищены их усердием в этом беспрецедентном техническом деле. Когда Америка и Россия действительно хотят сделать что-то сообща, их не останавливают даже самые трудные технические проблемы».
Газета права: проблемы были действительно не из легких. Мне приходилось беседовать в Москве и Хьюстоне с руководителями двусторонней программы, членом-корреспондентом Академии наук СССР Константином Давидовичем Бушуевым и доктором Гленном Ланни. Об этом говорили мы с руководителем подготовки космонавтов генерал-лейтенантом Владимиром Александровичем Шаталовым, техническим директором НАСА доктором Джорджем Лоу и с директором Центра пилотируемых полетов имени Л. Джонсона доктором Кристофером Крафтом. Все они не скрывали своих сомнений в успехе дела в самом его начале. Ланни говорил, например, что ему казалось «более чем сложным вести такую работу с людьми из столь отдаленной страны, говорящими на другом языке». Бушуев вспоминает:
— Поначалу шла естественная «притирка» сторон и присутствовала некоторая настороженность — неясно было, сможем ли мы достаточно хорошо понимать друг друга и говорить на общем техническом языке.
Да, крупные специалисты, они говорили не только на разных «человеческих» языках. Это было бы полбеды. «Технические языки» их, увы, были тоже разными. Ну, если и не разными, то отличались сильнейшими акцентами.
— Многие технические принципы и методики мешали нам не меньше, чем языковой барьер, — рассказывал уже во время полета доктор К.Крафт в Хьюстоне. — Работу, на которую надо было затратить 10 минут, мы выполняли за день. Но со временем мы научились понимать друг друга и доверять друг другу...
Доверие. Может быть, вначале это требовалось больше всего. Я хорошо помню первый приезд американских астронавтов в Звездный городок. Любопытство и настороженность в их глазах, застывшие вежливые улыбки, которым еще предстояло превратиться в улыбки открытые и дружеские.
А потом началась большая работа. Чаще всего здесь упоминают новый стыковочный узел, захват «равных возможностей», который пришел на смену «штырю» и «конусу», работающим до этого на советских и американских объектах. Действительно, стыковочный узел был абсолютной новинкой, но, как это ни парадоксально, может быть, именно поэтому создавать его было легче: он строился на пустом месте. Что же касается всего другого, и советский «Союз», и американский «Аполлон» рождались в свое время в жарких спорах. Оба эти корабля — итог мыслей, споров, доказательств, экспериментов, итог с трудом сбалансированный, наконец, примиренный в своих внутренних противоречиях, разумеется, был относительно идеальным в глазах его создателей. И вот эту столь долго искомую гармонию, этот с трудом обретенный компромисс кто-то требовал нарушить. Сопротивление этому вторжению было естественно, и, тем не менее, сопротивление это необходимо было в себе поломать и отыскать новый итог, найти единый знаменатель для двух разных технических школ. Эта забота была, наверное, самым трудным делом ЭПАС.
И вот когда стало ясно, что выполнить ее можно, встал вопрос: кому лететь?
И американцам, и нашим ребятам требовалось не просто изучить два космических корабля, не только отработать совместную программу, но и обеспечить успех всей этой работы своими чисто человеческими качествами, своей искренностью, своим доброжелательством, своим юмором, наконец. Много уже было стартов и стыковок немало, главное же новаторство заключалось именно в том, что это был первый в истории международный космический полет. Это было его уже не инженерной, а человеческой сложностью. Пятеро испытали перегрузки другим не известные, и поэтому мне столь же искренне, по-человечески хочется рассказать о них чуть подробнее, чем я рассказывал о других.
Томас Стаффорд, командир «Аполлона», бригадный генерал ВВС США, родился в Ветерфорде — маленьком городке в Оклахоме. Старушка мама его и тогда жила там, они соседи: у Оклахомы и Техаса общая граница по Ред-Ривер — красной реке. На родине маленького Тома было вообще много речек: тут Арканзас и все его главные притоки, и кто знает, может быть, поэтому тянуло его поначалу не в небо, а к воде, и после школы решил он поступать в Военно-морскую академию. Так Стаффорд стал морским истребителем. «Морское» его прошлое не забыто. В Центре пилотируемых полетов в Хьюстоне на третьем этаже здания №4 — «дома экипажей», где размещены комнаты астронавтов, во время подготовки к ЭПАСу друзья повесили вызывающий агитплакат — приглашение к извечному спору: «У моряков — самая интересная жизнь!»
Молодой выпускник академии летал на перехватчиках, и летать ему нравилось. Когда он поступил в школу испытателей на известной базе ВВС им. Эдвардса в Калифорнии, никто из приятелей особенно не удивился: Стаффорд лучше других годился для испытательной работы, это было видно. В 29 лет, когда он кончил школу, он был уже пилотом признанным и опытным, и опять никто не удивился, когда сам он начал преподавать в этой школе, учить молодежь. Биография его без скачков — он поднимался вверх ступенька за ступенькой.
Стаффорд не очень любил показывать курсантам: «тут нажми», «здесь отпусти», «выбирай на себя», «дай форсаж». Его тянуло на обобщение, хотелось написать для этих молодых ребят простой и ясный, как букварь, учебник или справочник. Потом он так и сделал — написал вместе с друзьями две таких книжки.
Но книжки — книжками, а он еще летал. У Томаса Стаффорда 6200 часов налета — больше восьми месяцев жизни он пробыл в небе. Немного астронавтов, и тем более наших космонавтов, могут назвать такую цифру.
Астронавтом он стал в 1962 году, как раз в те дни ему исполнилось 32 года. Парень был, как говорят, в самом соку: молодой, крепкий, сильный, опытный, энергичный. Он попал во второй отряд и сразу запустил себя в работу. Когда в 1965 году на «Джемини-3» полетел первый американский экипаж, он уже был дублером. В те мартовские дни на космодроме во Флориде он впервые услышал русское имя: Алексей Леонов. Этот парень из России совершил нечто фантастическое: вышел из корабля и плавал в открытом космосе. Думал ли Том, что через десять лет они станут друзьями и будут летать вместе? Вряд ли. Тогда совместный полет с русскими казался даже более невероятным, чем выход в космос...