Кржижановский пустился в терпеливые, пространные объяснения, выдававшие в нем учителя по призванию и революционера лишь по русской игре случая, вечно заносившей всех порядочных людей в подполье. Однако уже в самом начале они застряли на программе-«максимум»: туманное и зловещее выражение «диктатура пролетариата» повергло Ленина в ужас. Он не мог понять этого, как ни старался. «Знаю я этот пролетариат... Ему дай волю — чистого ватерклозета в стране не останется. И потом, ежели будет диктатура — стало быть, твердые цены? Чего доброго, биржу вообще прикроют... Нет, это какой-то безумный вздор».
— Хорошо, хорошо, почтеннейший, — сказал он, понадеявшись, что хоть программа-«минимум» окажется понятнее. — Пойдем далее.
«Минимум» действительно выглядел не так ужасно. «Свержение царя — ладно, пусть свергают, это и мне на руку... — быстро соображал Владимир Ильич. — Демократическая революция — ну да чорт с ней... Всеобщее равное и прямое избирательное право — чудесно, замечательно... Хотя насчет того, чтоб и бабам было позволено голосовать, — это, конечно, вздор... Восьмичасовой рабочий день — очень правильно. Нельзя все время работать, нужно и повеселиться, отдохнуть. Равноправие наций вплоть до права на самоопределение — что-то заумное... Эдак татары захотят самоопределения — и во что превратится моя Казань? (Ленин учился на юриста в Казанском университете; правда, за неумеренную игру он был отчислен после первого курса, но навсегда сохранил о Казани самые приятные воспоминания.) Что там у них дальше? Уничтожение остатков крепостничества в деревне... Да, крепостничество — это, конечно, нехорошо. Хотя есть в нем и милые стороны. Девки, хождения по ягоды... Жаль, жаль, что я не помещик. Но надо быть реалистом — двадцатый как-никак век. Крепостные театры и синематограф не могут сосуществовать в одном государстве».
— Все это очень разумно, — сказал он Кржижановскому. — Я целиком и полностью согласен.
— Теперь перейдем к Уставу, — сказал Кржижановский и радостно потер руки. — Тут самый важный пункт — о членстве. По этому вопросу существуют две позиции. Плеханов с Мартовым формулируют свою так: «Членом РСДРП считается всякий, принимающий ее программу, поддерживающий партию материальными средствами...
„А говорил, что некоммерческое предприятие, — подумал Ленин. — Чистейшее надувательство, как и везде...“
— ...и оказывающий ей регулярное личное содействие под руководством одной из ее организаций», — закончил Кржижановский. — А вот иная формулировка: «Членом РСДРП считается всякий, признающий ее программу и поддерживающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций». Ну что? Какая позиция вам ближе?
— Не вижу ни малейшей разницы, — буркнул Ленин. — Что в лоб, что по лбу. И те, и эти требуют денег. Зачем же вы мне, батенька, врали про бескорыстие?
— Нет, Ильич, вы неправы, — горячо возразил Кржижановский, не расслышав упрека. — Одно дело — «личное содействие», и совсем другое — «личное участие». Улавливаете разницу?
— Ничего не улавливаю. Растолкуйте по-человечески.
— Но вы же юрист! — изумился Кржижановский. — В первом случае наша партия — расплывчатое, аморфное образование, этакий клуб джентльменов, во втором — строгий орден рыцарей-меченосцев...
— А, — сказал Ленин. — Тогда, конечно, я за первую. — Он обожал клубы, а рыцарей полагал бесполезными и унылыми болванами.
— Однако Феликс придерживается второй.
— Вот как! — сказал Ленин. Он возвел глаза к потолку и поскреб подбородок. Любому дураку было очевидно, что присоединяться всегда следует к той позиции, которую занимает наиболее влиятельное лицо. — Пожалуй, я ошибся. Вторая формулировка, без сомнения, четче.
— Вы очень быстро все схватываете! — восхищенно сказал Кржижановский. — Некоторым для этого требуются годы.
— Просто я люблю учиться новому... — рассеянно пробормотал Ленин. — А скажите, батенька, основная масса народу у вас за кого? За Цедербаума или за Железного?
— В разных вопросах по-разному, — ответил Кржижановский, — но в общем и целом, как видно из голосований, большинство согласно с товарищем Феликсом.
— Вот и прекрасно. Можете сразу и меня записать к этим большевизанам.
— Как вы сказали?
— А как их еще называть? Ведь их больше. А те, другие, — меньшевизаны...
— Ах, это вы замечательно придумали! — Кржижановский был в восторге. — Мы предложим это название Феликсу Эдмундовичу. Большевизм как течение политической мысли и как политическая партия... Только, пожалуй, большевизаны и меньшевизаны — это не совсем то. Почему-то приходит на ум половой вопрос.