— Когда ты сделал эти татуировки? — спрашиваю я.
— Хани, — рычит он.
— Ох, заткнись. Я знаю, ты считаешь мои вопросы милыми.
Он хватает меня за волосы и оттягивает мою голову назад, чтобы поцеловать меня в шею. Я смеюсь.
— Я думаю, что многое в тебе милое. Но я не разделяю идею расспрашивать о прошлом, когда мой член находится всего в нескольких дюймах от того, чтобы войти в тебя.
Я посмеиваюсь, когда он отпускает мои волосы и хватаю его член, направляя его к своему входу. Но потом останавливаюсь. Его руки сжимаются на моих бедрах, когда он рычит.
— Обещай, что расскажешь после?
— Ты меня шантажируешь? — усмехается он.
Я уже над его кончиком, прежде чем отстраняюсь. Он ворчит. Касаюсь его губ своими губами.
— Думай об этом как о сделке, — шепчу я.
— И это ты говорила, что не разбираешься в бизнесе, — говорит он с усмешкой. — Обещаю. А теперь трахни меня, Хани.
Я смеюсь, когда он крепко сжимает мою задницу, прежде чем шлепнуть по ней. Я чувствую жжение от отпечатка его руки, но это только подстегивает меня. Наши поцелуи приостанавливаются, но наши губы не отрываются друг от друга.
Я приподнимаюсь чуть выше, пока не чувствую его у входа, а затем скольжу вниз, толкая его полностью внутрь себя.
Доусон стонет мне в рот, прежде чем прикусить мою губу, и я стону от наполненности. Начинаю двигаться, прежде чем успеваю об этом подумать. Одна часть меня хочет двигаться быстро, чтобы чувствовать его везде, а другая — не двигаться, пока он глубоко во мне, чтобы ощутить с ним связь.
Решение, с которым я боролась, принимают его руки, и он тянет мою задницу вверх и вниз, раскачивая меня на своем теле.
И это хорошо.
Действительно хорошо.
Чувствовать, как он скользит во мне, когда я полностью контролирую ситуацию, но он руководит движениями, слишком хорошо.
Будет ли каждый наш секс ощущаться так же?
Потому что с ним у меня ни разу не было плохого опыта. Даже когда я потеряла девственность, поначалу это было потрясающе, но под конец мне стало больно, что было ожидаемо.
Не могу удержаться, и продолжаю двигаться, сажусь и сжимаю свою грудь.
— Блядь, ты прекрасна, — говорит он, и когда я смотрю вниз, я обнаруживаю, что он наблюдает за мной. Я кладу руку ему на рот, а он хватает мой палец губами и сосет его.
Я скачу на нем до беспамятства, испытывая то же желание заставить его кончить, и он кончает в меня. Я испытываю удовлетворение от этого. От осознания, что могу доставить ему такое удовольствие. Что мы можем разделить этот момент. Это заставляет меня чувствовать себя сильной и сексуальной.
Мы представляем собой горячий, потный беспорядок. Наше дыхание — это лишь резкие движения воздуха в легких. Поворачиваю к нему лицо, наши головы лежат на одной подушке, и смеюсь.
Он откидывает назад мои волосы.
— Над чем ты смеешься?
— Честно говоря, не думаю, что смогу когда-нибудь этим насытиться.
Рука Доусона замирает, обводя линию моей челюсти. Я чувствую, как в нем что-то меняется, прежде чем он продолжает движение. И это приятно, почти как если бы меня погладили.
— Точно. Ты должен рассказать мне историю об этом. — Я указываю на татуировку. Вряд ли кто-то подозревает, что она скрывается под его одеждой.
— Ты хочешь спросить об этой, а не о той, что возле моего члена в виде твоих губ?
Я пожимаю плечами.
— Там я присутствовала.
Он шутливо выдыхает.
— Это не очень приятная история, Хани, — говорит он, задумчиво откидывая назад мои волосы.
Я хватаю его за руку.
— Перестань пытаться показать мне только хорошие стороны. Я хочу знать о бородавках и обо всем остальном.
Его губа поднимается в забавной улыбке.
— У меня нет бородавок.
— Ты уклоняешься.
Он вздыхает.
— Однажды я подумывал удалить ее лазером. Я был молод, когда набил ее. Злой на весь мир и на то, что со мной сделали. Думал, что татуировка сделает меня… не знаю… страшнее… может быть, менее желанным.
Я хмурюсь.
— Почему тебе хотелось быть более страшным или менее желанным?
Он отводит взгляд, и это первый раз, когда он от меня отворачивается. Я глажу его по щеке, и нежное прикосновение возвращает его ко мне. Он, кажется, не решается продолжить, но я ничего не говорю, медленно и терпеливо вытягивая из него все, что можно.
— Когда мне было пятнадцать лет, меня насильно привели в индустрию. Меня и мою мать.