Я хмурю брови.
— Когда ты говоришь «индустрия»…
— Мы занимались проституцией. Мне было пятнадцать, когда меня впервые заставили взять клиента. У нас не было денег, и моя мать связалась не с теми людьми. А в качестве оплаты они взяли не только ее, но и сказали, что у меня красивое лицо и телосложение, поэтому было решено, что я помогу ей погасить карточный долг.
Моя кровь застывает в венах.
— Поэтому я покорно занимался этим в течение трех лет и сделал эту дурацкую татуировку, думая, что это отпугнет клиентов.
— Доусон, это ужасно.
Чувствую, как слезы наворачиваются на глаза.
— Все не так плохо, как у некоторых. Некоторые даже не выживают. Был еще один парень моего возраста. Мы много тусовались вместе, пытаясь пережить это. Когда мне исполнилось восемнадцать, мы с матерью смогли выкупить наш долг, но он не смог. И я ненавидел это. Я ненавидел то, что у нас отобрали все.
— Это никогда не бывает просто сексом. Это компромисс. Но там столько денег. После того, как ее долг был погашен, моя мать ушла. Я ненавидел ее за то, что она поставила нас в такое положение. Я до сих пор обеспечиваю ей роскошный образ жизни. Но все еще ненавижу ее.
Я провела большим пальцем по его сжатой челюсти. Может ли кто-нибудь винить его? Теперь я чувствую себя виноватой за все то время, когда я думала о нем плохо.
— Так почему ты о-остался? — Мой голос срывается, и он переводит взгляд на меня. Доусон улыбается, рассеянно вытирая мои слезы.
— В восемнадцать лет у меня не было других навыков, поэтому я занялся эскортом и понял, что хорош в этом деле. И я подумал, что если смогу создать безопасное место для договоренностей, то, возможно, все было бы не так уж и плохо. И, возможно, я смог бы вернуть все те деньги, а может и больше, которые были выручены за мои услуги, которые я оказывал принудительно на протяжении тех трех лет.
Тогда меня осеняет: он не хотел лишать меня девственности. Я подозревала, что есть какая-то более глубокая причина, но это ужасно.
— Девственность? — Мне нужно знать. Нужно подтвердить.
Он вздыхает.
— Я согласен, что на правильных клиентах можно зарабатывать ебаную кучу денег. Моя девственность была куплена за сто долларов, и это была пятидесятилетняя женщина.
Я в шоке подношу руку ко рту.
Он заправляет мои волосы за ухо.
— Я не хочу, чтобы ты жалела меня, Хани. Это сделало меня тем человеком, которым я являюсь сегодня. Это причина, по которой я защищаю своих сотрудников и построил прибыльный бизнес. Контракты и все такое. Но да, из-за этого я не хотел когда-либо прикасаться к девственнице. Для меня это было… непривлекательно.
Я нахмуриваю брови и чувствую, как по щекам текут слезы.
— Так почему же ты взял мою? — Чувствую себя ужасно.
Было ли ему больно?
Сожалел ли он об этом?
Было ли ему от этого некомфортно?
— Чертова правда в том, что я не мог позволить ни одному другому мужчине прикасаться к тебе. Оказывается, я эгоистичный ублюдок. Но я хотел, чтобы твой опыт был…
— Так и было, — быстро говорю я, перебивая его. И между нами возникает понимание. — Я рада, что потеряла ее с тобой, Доусон. Честное слово, я так рада, что встретила тебя. Спасибо тебе. Ты сделал мне прекрасный подарок.
Его большой палец проводит по моей щеке.
— Это взаимно. Даже когда ты устраиваешь мне ад.
Смешок вырывается из моего горла, когда я вытираю слезы и чувствую, как напряжение покидает его тело и покидает комнату.
— Никогда никому этого не рассказывал, — признается он. И мое сердце наполняется теплотой, грустью, желанием и необходимостью защитить подростка Доусона. — Ты знала, что Доусон — это даже не мое настоящее имя?
Я подпираю голову рукой и смотрю на него.
— Правда?
Он качает головой.
— Еще одна причина ненавидеть мою мать. Она много дней употребляла наркотики, и поэтому, когда я родился, дала мне ужасное имя, потому что не могла здраво мыслить.
Он говорит это с оттенком смеха, и я не могу не подыграть этому.
— Теперь мне любопытно.
— Тебе всегда любопытно, Хани. — Он смеется, поворачивает меня к себе спиной и обнимает меня сзади. Я кладу голову на его руку, поглаживая другую его руку, которая лежит на моей талии.
— Как тебя назвали при рождении?
— Если ты кому-нибудь расскажешь, мне, возможно, придется тебя убить.
Я смеюсь.
— Не смеши. Тебе слишком нравится моя паста.
Он смеется, а затем вздыхает, побежденный.
— Беар5.
Я кусаю губу и морщусь. Он прав. Это дерьмовое имя.