Если бы люди могли дышать огнем, я бы превратился в груду пепла. Мерси дрожит от ярости.
— Ты не посмеешь, — выплевывает она. Однако точно знает, что потерпела поражение. Это видно по ее глазам.
— О, еще как посмею, — заверяю я ее. — А теперь убирайся отсюда к чертовой матери. Для начала, ты прекрасно знаешь, что я кое с кем встречаюсь. И даже если бы это было не так, ты сошла с ума, если думаешь, что я когда-нибудь трахну сестру своего лучшего друга.
ГЛАВА 25
КЭРРИ
Я никогда раньше не видела столько людей, спускающихся с горы. Уже сгущаются сумерки — солнце опустилось за линию деревьев добрых двадцать минут назад — но последние лучи света цепляются за горы на западе, заставляя горизонт светиться сердитым оранжевым. В воздухе витает возбуждение. В последний раз я чувствовала себя так, когда мне было семь лет, и моя мама провожала меня в губернаторский сад в Эбони-Брайар, чтобы посмотреть фейерверк Четвертого июля. Фейерверки всегда были большим событием в Гроув-Хилл, и она никогда не хотела идти, но в том году почему-то смягчилась и взяла меня с собой.
Я кипела от возбуждения. Вся наша улица направилась туда одновременно, все смеялись и болтали. Люди улыбались. Впереди нас кто-то играл на саксофоне, идя во главе нашей маленькой процессии. Волнение трепетало у меня в животе при мысли о небольшой ярмарке, которую губернатор устроил на территории своего дома. Были игры и хот-доги. Сахарная вата и вишневые коктейли. Замечу, что это было до Джейсона. Моя мать все время смеялась. Мы с ней часто делали что-то вместе. Когда же она встретила его, все изменилось. Сразу после моего девятилетия мои воспоминания переходят от ярких, сочных снимков моего счастливого детства с ней к серым, тусклым, черно-белым неподвижным кадрам, полным боли.
Сегодня все так же ярко, как и в семь лет. Пресли идет рядом со мной, тревожно покусывая внутреннюю сторону щеки. В последнее время Мара пыталась быть лучшей подругой для нас обеих. Она появилась у моей двери около шести и объявила, что будет готовиться вместе с нами, чего не делала целую вечность. Мара достала свою дорогую коллекцию косметики и сделала макияж Прес, нанеся дымчато-черные тени для век с полосой металлического зеленого цвета прямо по центру век, получившийся эффект завораживает. Я уложила волосы Прес в море каштановых волн. Платье, которое она выбрала для себя — короткое, черное, с вырезанными по бокам вставками, открывающими большое количество кожи. Девушка выглядит феноменально.
Платье Мары сплошь из черного кружева. Оно покрывает ее руки до запястий и поднимается вверх по шее так, что почти достигает подбородка. Однако оно чертовски короткое и практически прозрачное. Под ним на ней крошечная комбинация, которая едва прикрывает ее сиськи и задницу.
Я тоже с ног до головы в черном, хотя это идет вразрез со всем, за что я выступаю. Девочки умоляли меня держаться подальше от моих ярких цветов, только на этот раз, чтобы мы все соответствовали друг другу, и я не смогла сказать «нет». Было приятно снова тусоваться втроем, танцевать и хихикать, как раньше, когда мы только приехали в академию. На мне облегающая черная кофточка, черные льняные брюки с высокой талией и массивный широкий пояс с замысловатой золотой пряжкой, который Мара настояла, чтобы я надела, дабы закончить образ. Она также настояла, чтобы я позволила ей сделать мне макияж, что означает, что я накрашена гораздо больше, чем обычно. Мои глаза обведены темной дымчатой подводкой, на щеках мерцает румянец. Я наотрез отказалась от красной помады, которую Мара пыталась нанести мне на губы, и поэтому мы пошли на компромисс с бледно-розовым блеском.
Мы втроем спускаемся с горы вместе, рука об руку, словно персонажи фильма «Колдовство» — ведьмы с вновь обретенной силой, собирающиеся устроить какой-то ад.
— Черт возьми… — Впереди нас парень, идущий с группой своих друзей, поворачивается и чуть не спотыкается о собственные ноги, когда видит нас. В полумраке я не могу разглядеть, кто это, но он выглядит высоким. — Кэрри? — шипит он. А потом: — Черт, чувак. Это Кэрри Мендоса!
— О боже мой. — Мара закатывает глаза. Отчасти потому, что она считает жалким, что какой-то парень пускает слюни на одну из нас, а также отчасти потому, что сдержанно раздражена тем, что парень не пускал слюни на нее. — Хочешь пить? — кричит она. — Перестань задыхаться и иди, придурок. Ты загораживаешь дорогу.
Я краснею, потому что понятия не имею, что еще мне делать. Раньше я никого не удивляла. Смущала, да. Совершенно определенно сбивала с толку. Хотя за все время, что учусь в Вульф-Холле, ни один парень из-за меня ни разу не спотыкался о свои ноги.