Пятнадцать лет назад они договорились, по каким правилам будут жить, вернее, Кенди продиктовала их. (Уолли тогда еще не вернулся.) Они стояли в доме сидра (с Анджелом была Олив), приходя в себя после любовных ласк, но что-то у них в тот вечер не задалось. Что-то было неладно. Как будет и все последующие пятнадцать лет.
– Давай договоримся об одном важном деле, – сказала Кенди.
– Давай, – согласился Гомер.
– Анджел принадлежит нам обоим, тебе и мне. Что бы дальше ни произошло.
– Конечно.
– Ты всегда будешь его отцом и будешь уделять ему столько времени, сколько хочешь. Как отец. И я буду отдавать ему все время. Как мать. И так будет всегда.
– Всегда, – согласился Гомер. Хотя и была в этом уговоре фальшь.
– Всегда, – подчеркнула Кенди. – Что бы потом ни случилось, с кем бы я ни была – с тобой или с Уолли.
После небольшого раздумья Гомер сказал:
– Так, значит, ты склоняешься к тому, чтобы быть с Уолли?
– Никуда я не склоняюсь. Я стою здесь с тобой, и мы обговариваем, как жить дальше. По каким правилам.
– Я пока не вижу никаких правил, – сказал Гомер.
– Анджел принадлежит тебе и мне, – твердо сказала Кенди. – Мы оба должны быть рядом. Мы – его семья. Никто не имеет права ухода.
– Даже если ты будешь с Уолли?
– Ты помнишь, что ты мне тогда сказал? Когда ты хотел, чтобы я родила Анджела?
Гомер чувствовал, что ступает на слишком тонкий лед.
– Напомни мне, – осторожно сказал он.
– Ты сказал, что он и твой ребенок. Что он наш. Что я не имею права одна решать, быть ли ему. Помнишь?
– Ну, помню, – ответил Гомер.
– Раз он был наш тогда, он и сейчас наш, что бы ни случилось, – повторила Кенди.
– И будем жить все вместе, в одном доме? – спросил Гомер. – Даже если ты вернешься к Уолли?
– Будем жить одной семьей, – кивнула головой Кенди.
– Одной семьей, – эхом откликнулся Гомер. Эти слова прочно запали ему в душу. Сирота всегда остается ребенком, сироты боятся перемен, им претят переезды; сироты любят однообразие.
За эти пятнадцать лет Гомер убедился: в жизни столько правил, сколько людей; И все равно каждый год вывешивал подновленные правила дома сидра.
И все эти пятнадцать лет совет попечителей пытался найти д-ру Кедру замену. Да так и не нашел. Никто не хотел ехать в Сент-Облако. Были люди, снедаемые желанием безвозмездно служить ближнему своему; но на земле существуют места более экзотические, чем Сент-Облако, где можно славно пострадать за человечество. Не смог совет подыскать и новой сестры, даже помощника по административной части и того не нашлось. Удалившись от дел (в совете д-р Гингрич, конечно, остался, так до конца в нем и пребудет), старый психоаналитик подумывал о Сент-Облаке, но миссис Гудхолл справедливо указала ему, что акушерство не его специальность. Его психотерапевтический кабинет большую часть времени пустовал, в Мэне к психотерапии относились тогда с недоверием; и все же д-р Гингрич был слегка удивлен и даже задет, когда миссис Гудхолл напомнила ему об этом с некоторым злорадством. Миссис Гудхолл и сама уже была пенсионного возраста, но пенсия – это последнее, что могло прийти в ее неукротимую голову. Уилбуру Кедру перевалило за девяносто, и ей не давала покоя мысль, как бы избавиться от него, пока он жив; если он умрет в седле, это будет ее личное поражение.
В один из осенних дней д-ру Гингричу вздумалось провести заседание совета разнообразия ради на берегу океана в Оганквите, в пустой по причине межсезонья гостинице. Просто чтобы сменить обстановку – надоело видеть одни и те же стены портлендского офиса. «Что-то вроде выезда на природу, – убеждал он коллег, – морской воздух и все прочее».
Но в тот день пошел дождь, деревья нахохлились. В окна и двери несло песок с пляжа, и он скрипел под ногами. Занавески, полотенца, простыни – все стало как наждачная бумага. Ветер дул с океана, косые струи дождя заливали веранду, и сидеть на ней не было никакой возможности. Хозяин гостиницы отвел им темную пустую столовую; заседание происходило под люстрой, которую не могли зажечь, хотя перепробовали все выключатели.
Обсуждали, конечно, Сент-Облако, самая подходящая тема для разговора в бывшем танцевальном зале, знавшем лучшие дни, в гостинице, где нет ни одного постояльца. Если бы кто увидел их здесь, подумал бы, что они удалились от мира по причине карантина, вызванного эпидемией. Именно это и подумал Гомер, заглянув в столовую. Они с Кенди сняли здесь на полдня комнату, уехали в такую даль, чтобы случайно не встретить знакомого лица.
Пора было возвращаться; они стояли на веранде, Кенди на полшага впереди, Гомер обнял ее сзади; оба молча смотрели на уходивший за горизонт океан. Гомеру нравилось, как ветер, вздымая волосы Кенди, гнал их прямо ему в лицо. Дождь Гомеру и Кенди не мешал.
Сидя в столовой, миссис Гудхолл глядела в омываемое дождем окно, хмурясь на погоду и молодую пару, спорившую со стихиями. По ее мнению, весь мир вокруг свихнулся. Вот хотя бы д-р Кедр; совсем не обязательно в девяносто впадать в маразм, но д-р Кедр явно не в себе. Или молодая пара за окном, даже если они женаты, незачем выставлять напоказ свои чувства. Да еще при этом бросать вызов дождю, привлекая всеобщее внимание.
– Но что хуже всего, – сказала она Д-ру Гингричу, у которого, конечно, не было навигационных приборов, отслеживающих ход мыслей его коллеги, – эта парочка не связана узами брака. Даю голову на отсечение.
Лица у молодой женщины и ее спутника были печальны, им наверняка нужен психиатр, подумал д-р Гингрич. Может, они хотят покататься на яхте, а тут такая погода.
– Я поняла, что с ним, – опять обратилась миссис Гудхолл к д-ру Гингричу, подумавшему было, что та говорит про молодого человека: – Он потенциальный гомосексуалист. (Разумеется, она говорила про д-ра Кедра, чей образ денно и нощно преследовал ее.)
Д-ру Гингричу догадка показалась весьма странной, и он с новым интересом воззрился на молодого человека. Действительно, тот не очень ласков с молодой женщиной, обнимает ее на расстоянии.
– Конечно, если бы мы его поймали с поличным, мы бы тут же его выставили, – заметила миссис Гудхолл. – Но замену все равно пришлось бы искать.
Неожиданный поворот мыслей миссис Гудхолл озадачил д-ра Гингрича. Разумеется, это абсурд – искать замену молодому человеку на веранде. Стало быть, она опять оседлала своего конька. Но если д-р Кедр – потенциальный гомосексуалист, как его поймаешь с поличным?
– Хорошо бы уличить его в латентном гомосексуализме? – осторожно спросил он, зная по опыту, как легко миссис Гудхолл взрывается.
Д-р Гингрич за все годы практики в Мэне никогда не сталкивался с потенциальными гомосексуалистами, ни разу даже мысленно не поставил такого диагноза, хотя неоднократно слышал о них: редко кто из пациентов не поминал близкого знакомого с явными в этом смысле отклонениями. Но честно сказать, его больше беспокоила сама миссис Гудхолл, она ненавидела неженатых мужчин. Презирала молодых людей, открыто проявляющих чувства или живущих не в браке, а тем более тех, в ком сочеталось и то и другое. При этом легко впадала в гнев, когда видела и вполне нормальные супружеские пары. И хотя он разделял ее мнение, что д-ра Кедра и всю его команду пора сменить, ему пришло в голову, что миссис Гудхолл, пожалуй, его пациентка, благодаря ей он мог бы продержаться психоаналитиком еще несколько лет.
Когда молодая пара вошла в столовую, миссис Гудхолл одарила ее таким взглядом, что девушка резко отвернулась.
– Вы обратили внимание, она чуть не сгорела со стыда? – сказала она д-ру Гингричу.
Зато молодой человек одержал-таки над ней верх. Посмотрел сквозь нее, как будто она была пустым местом. Никогда д-р Гингрич не видал подобного взгляда. Действительно, уничтожающий взгляд, и неожиданно для себя он приветливо улыбнулся молодым людям.
– Ты заметил эту чету? – спросил Гомера Кенди на обратном пути в «Океанские дали».
– По-моему, они не муж и жена, – сказал Гомер. – А если женаты, то ненавидят друг друга.
– Может, потому я и решила, что они муж и жена.