– А потом упали бомбы, – задумчиво сказал Адачи. – Даже для куромаку это было неприятной неожиданностью.
– Очень неприятной, – подтвердила Чифуни. – Япония капитулировала, на Японских островах высадились американцы, прибыл Мак-Артур, и через очень короткое время Ходама был арестован и брошен в тюрьму Сугамо, где он и дожидался суда. Между прочим, его классифицировали как военного преступника особой важности.
– Думаю, так оно и было на самом деле, – заметил Адачи. – Тем не менее, его не повесили.
– У него было припрятано немало денег, порядка нескольких сот миллионов йен. К тому же он был превосходным оратором. Он знал многое и многих, он мог нажать на многие тайные пружины и связи. На свободе оставалось немало люден, которые продолжали на него работать. Короче говоря, часть его денег пошла на финансирование новой политической партии – демократия снова входила в моду.
– Либеральная партия, которая в 1955 году объединилась с демократами и которая под названием Либерально-демократической правит страной вот уже Бог знает сколько лет! Вот это да! С другой стороны, почему бы менее противоречивой и радикальной партии не уступить, коль скоро в дело пошли такие козыри?
– Ты забегаешь вперед, – покачала головой Чифуни, глядя прямо в глаза Адачи и медленно расстегивая блузку. Кожа под ней была солнечно-золотой. Затем Чифуни расстегнула лифчик, обнажив небольшие, но полные груди с торчащими острыми сосками.
– Не торопись, – попросила она.
Адачи слегка приподнял бровь. Он был рад, что, вернувшись домой, переоделся в легкий халат – якату. Легкая хлопчатобумажная ткань давала полный простор напрягшемуся жезлу его страсти. Останься он в брюках – и теперь он непременно почувствовал бы себя стесненным грубой тканью. О, светлые небеса! В некоторых отношениях западная культура была все же совершенно варварской.
– Суд над военными преступниками состоялся здесь, в Токио. Он продолжался без малого два с половиной года, и наконец 23 декабря 1948 года семеро из обвиняемых – шесть генералов и один премьер-министр – были казнены. Вскоре после этого Ходаму выпустили на свободу. Формально он даже не был обвинен, не говоря уже о том, чтобы предстать перед судом.
– Виновные наказаны, невинные – отпущены на свободу, – заявил Адачи. – Вот тебе и современное правосудие!
– Ха! – Чифуни расстегнула молнию на юбке и, слегка приподнявшись на коленях, сняла ее через голову с изяществом, какое и не снилось большинству танцовщиц из стриптиз-шоу. Адачи на мгновение задумался, сколько раз уже Чифуни совершала это движение и перед кем, однако эта мысль причинила ему легкую боль, и он поспешил о ней забыть.
Чифуни между тем подвинулась вперед, расстегнула застежку якаты и осторожно приняла в себя корень наслаждений. Затем ее рука скользнула в его горячую промежность и слегка сжала его ядра особым способом, чтобы продлить эрекцию и отдалить извержение.
Адачи даже застонал от наслаждения. Занятия любовью с Чифуни были совершенно не похожи на то, что ему случалось проделывать с другими женщинами. В любви Чифуни была художником и музыкантом. Взгляд, звук, прикосновение, вкус, запах – она играла на всех его чувствах словно на музыкальном инструменте. Но больше всего ей нравилось играть с его разумом. Адачи был зачарован Чифуни, но одновременно боялся. Он любил ее, но не доверял. В их отношениях не было ни конкретности, ни предсказуемости. Кроме всего прочего, Адачи почти ничего не знал о ней, а ее личное дело, как и дела всех сотрудников секретных служб, было закрыто от посторонних.
– До 1952 года, когда между Японией и США был подписан официальный договор, – продолжала Чифуни с невозмутимым видом, – мы считались оккупированной территорией, на которой хозяйничала военная администрация во главе с Дугласом Мак-Артуром, Верховным главнокомандующим войск союзных держав. И, как всегда, Ходаму потянуло туда, где была сосредоточена действенная власть. Его освобождение из тюрьмы произошло как раз вовремя; он получил великолепный шанс и немедленно им воспользовался, занявшись сдерживанием коммунизма.
Когда всем стала очевидной та угроза, которую представлял для Запада сталинский коммунизм, в Вашингтоне возобладали антикоммунистические настроения. Было создано Центральное разведывательное управление, и Запад начал наносить ответные удары. Между тем коммунистическая угроза приобрела глобальный характер. Ее масштабы требовали самых решительных мер, некоторые из которых были вполне легальны. Но не все.
В то время командование оккупационных войск и консервативно настроенное правительство Японии совершенно официально проводили политику, направленную на противостояние коммунистической заразе. Поэтому и произошло то, что японцы называют гиаккоси – неожиданный политический поворот на 180 градусов. В те времена преобладало мнение, что для того, чтобы выстоять перед лицом коммунизма Советов, нужна “сильная Япония”. Это означало, что кое-кто из бывшей милитаристской верхушки, опиравшейся на мощный промышленный потенциал, должен был вернуться в высшие эшелоны власти. Раз так нужно, значит, так тому и быть.
Почти столько же могло было быть сделано и через неофициальные каналы. Там, где требовались наиболее радикальные методы – например для того, чтобы разгромить коммунистическую организацию или обуздать рвение левой газетенки, – власти и ЦРУ использовали банды наемных головорезов из местных. Довольно скоро стало ясно, что все эти специальные приготовления нуждались в тщательной организации, а точнее – в организаторе. Именно за эту возможность и зацепился наш Ходама. Получая немалые деньги от ЦРУ, он использовал банды якудза для того, чтобы осуществлять свою политику твердой руки и денежных вливаний, добиваясь того, чтобы на выборах победили политики, чья антикоммунистическая направленность не вызывала сомнений.
Предвоенные убийства и прочие эксцессы наглядно показали, что японские политики никогда не были чистыми как стекло, однако расцвет взяточничества, оказавшего самое пагубное влияние на хрупкую систему послевоенной демократии в стране, произошел почти исключительно по вине ЦРУ. То же самое происходило и во Франции, в Италии и в других странах.
Коммунизм удалось сдержать, но дорогой ценой. Организованная преступность с самого начала получила в свое распоряжение огромные суммы наличных денег и тесные связи с политическим истэблишментом. Связи с политиками означали для них надежную защиту.
Понятно, что в подобной обстановке наш куромаку – Ходама – чувствовал себя как рыба в воде.
Адачи открыл глаза. Чифуни замолчала и потянулась обеими руками к затылку, так что ее груди соблазнительно приподнялись. Волна черных волос, мерцающая в свете свечей, хлынула на ее хрупкие плечи. Чифуни наклонилась вперед, чтобы поцеловать его, и Адачи обнял ее тело, прижимая к себе и лаская во время долгого поцелуя.
У них не было времени ждать санитарного вертолета, и Килмара принял решение воспользоваться транспортом, который доставил на остров террористов.
Никакого иного решения просто не было. Его рейнджеры сделали все, что было в их силах, но этого было недостаточно. Фицдуэйн был слишком тяжело ранен, жизнь в нем отступала под натиском смерти.
Килмара резонно предполагал, что вертолет террористов, отважившихся на эту секретную операцию, должен быть полностью заправлен, чтобы топлива хватило и для обратного полета. Та же логика подсказывала ему, что после посадки на острове преступники вполне могли снова залить баки доверху из предусмотрительно захваченных канистр.
Так оно и оказалось. К счастью, один из солдат группы “Дельта” прошел подготовку в подразделении-160. Он умел летать быстро и невысоко, а приземлиться способен был на десятицентовую монету. Единственным его недостатком было то, что он не имел никакого понятия о местной географии и о принятом в Ирландии порядке радиопереговоров между пилотами и наземными службами. Про себя Килмара подумал, что, кроме всего прочего, его тягучая речь уроженца Джорджии вряд ли будет понята кем-нибудь из местных. Именно поэтому вместе с ним в вертолете отправлялся сержант Хэнниген – присматривать за раненым, указывать направление полета, а также в качестве переводчика.