Чужие носки стирать он так и не выучился, зато, пока в санчасти отлеживался, на гитаре бренчать наловчился да песни орать:
В ту пору Серега голосовые связки до хрипа извел и не меньше десятка струн изорвал, но по-настоящему инструмент освоил позже, когда уже в ставропольском госпитале валялся с половиной вырезанных кишок и контузией, от которой его на первых порах клинило чуть ли не ежедневно. С годами полегчало, хотя брюхо подводило постоянно – не казенное ведь. Брюхо Сереге под Аргуном покромсало минными осколками, если кому интересно. А самому Сереге от этого интересу было мало, он прошлое вспоминать не любил, на вопросы любопытствующих откликался коротко и очень неохотно:
– Чё на войне было? А сплошная жопа, куда ни ткнись. Бо-ольшущая такая. Как у всех наших генералов, вместе взятых.
Станут такого грубияна просить воспоминаниями делиться? Правильно, не станут.
Он ведь и послать по матушке может, Серега, если шибко достанут. И в зубы двинуть. У него брюхо и нервишки попорчены, а денег лечиться – нетути. Ему государство какую-то там пенсиюшку нерегулярно платит и делает вид, что никакого такого инвалида Сереги Леднева не существует в природе.
Он ведь, если разобраться, ничего такого геройского не совершил – просто побежал, куда было приказано, и напоролся на мину. Может, его отцы-командиры подорваться надоумили? Нет, ничего подобного. Тогда, может, кто-нибудь из столь ненавистных Сереге армейских генералов с птичьей фамилией типа Грачев или – бери выше – Лебедь? Опять нет. Что ж тогда на судьбу пенять, злобиться, молодость свою загубленную проклинать? Сам кругом виноват, на пару с помкомвзвода Гуляевым, который на коварную мину-лягушку наступил по запарке.
Гуляеву, правда, больше досталось – ему обе ноги оторвало, а остальное так покорежило, что пришлось потом всем взводом саперными лопатками собирать гвардии сержанта. Серегу же на носилки – и в лазарет, все чин чинарем. Заштопали, перебинтовали бесплатно, перловой кашей подкормили. Живи, парень, радуйся. Широка страна твоя родная, много в ней лесов, полей и рек!..
Казалось бы, Сереге судьбу свою не хаять, а благодарить надо – за то, что живой, почти целый и не калека. А он очерствел душой, стал зверем на мир смотреть, улыбнется – как волчьим оскалом одарит: к нам не подходи!
Так и жил с недобрым взглядом, с волчьими повадками. И песен веселых, радостных, жизнеутверждающих не признавал вовсе. Возьмет свою обшарпанную шестиструнку наперевес и рвет душу себе и окружающим:
Эту мрачную песню Серега зачем-то про собственную свадьбу сочинил, хотя женат отродясь не был, а проживал с младшей сестрой Тамарой и ее супругом Виталием в двухкомнатной квартире в глубине Старого Арбата.
Очень удобно. Захотелось, к примеру, ирландского пива, или бизнес-ланча, или даже какую-нибудь редкостную антиквариатную штуковину – все рядом, все под рукой. Рубликов в карманах маловато? Не беда: тут на каждом углу скупка золота и обмен валюты производится. Ну, а ежели сдавать и менять тебе нечего, то извини, ты пока что чужой на здешнем празднике жизни. Тут, брат, столица, а не богадельня. Жди своего счастья, оно есть, его не может не быть. Однажды оно на тебя свалится – ослепительное, ошеломляющее.
Прямо на голову, чтоб его!..
2
Серега помотал головой, разгоняя рой искр перед глазами.
Это его какой-то малый обрезком трубы приголубил мимоходом, когда вся скинхедская гоп-компания из перехода врассыпную кинулась. Бритоголовый сукин сын бежал себе, бежал, а натолкнулся на тяжелый Серегин взгляд и инстинктивно замахнулся. Серега как раз одной рукой гитару держал, а второй – незнакомой женщине с асфальта подниматься помогал, так что обороняться ему было нечем. Вот и получил свое под занавес.
– Твари, – убежденно произнес Серега, вставая на ноги. – Все они твари.
В первую очередь, конечно, подразумевались фашиствующие молодчики, но не только они одни. На земле разной пакости хватало. Вот ее-то, всю скопом, Серега и ненавидел. Сегодня от скинхедов досталось, вчера от бандитов перепало, завтра какая-нибудь мразь новый дефолт устроит. Ну разве не твари?
В глазах Сереги прояснилось, но в голове все еще стоял набатный гул после удара железякой. За тот короткий промежуток времени, пока он находился в отключке, поле боя разительно изменилось. Никто никого не догонял, никто не размахивал конечностями, воинственные возгласы сменились жалобными стонами.
Женщина, которой Серега пытался помочь (вот уж, действительно, на свою голову!), куда-то запропастилась, только стоптанную босоножку оставила на память. А вообще много всякого-разного вокруг валялось: рассыпавшаяся мелочь, разнокалиберные осколки, зажигалки, сигареты, ключи, ошметки мороженого, газеты, пластиковые пакеты и – граждане, много потрепанных, истерзанных граждан, которые все это добро обронили, когда их принялись колотить чем попало по чему попало.
Один за другим они приходили в себя, сплевывая кровавые сгустки, растирая ушибленные места, обескураженно разглядывая порванную одежду.
Все громче рыдала лоточница, добро которой приобрело вид совершенно не товарный, после того как по нему прошелся не один десяток пар ног. Яростно матерился торговец очковыми оправами, левое ухо которого отсвечивало в полумраке тоннеля петушиным гребнем. Тоненько голосила миловидная девчушка с зияющим провалом вместо зубов.
Сбитые с ног поднимались на ноги, устоявшие обессиленно присаживались на корточки. Под бетонными сводами нарастал гул перепуганных, растерянных или просто злых голосов.
– Это что же такое творится, люди добрые, а?..
– Я думала, у меня сердце остановится напрочь…
– Нет, ну это нормально? Нормально, я вас спрашиваю? Среди бела дня, в самом центре сто-лицы…
– Вешать этих фашистов, за ноги вешать! Прям на Красной площади!
Пока жертвы геноцида делились таким образом своими впечатлениями, те, кому посчастливилось не попасться под горячую руку скинхедов, валили дружной гурьбой наверх, призывая истошными голосами милицию.
Серега мазнул ладонью по рассеченной брови, полюбовался результатом. Крови совсем мало было, так, несколько капель. Не то что у смуглого мужчины, которого по соседству головой об стену приложили. Этот был явно не жилец – ноги разбросаны как попало, одна рука зачем-то в кулак сжата и нелепо вверх торчит, а из дыромахи в черепе струится густая малиновая кровь. Отгулялся гость столицы.
Отведя взгляд, Серега обнаружил, что сам он держит уже никакую не гитару, а один лишь сломанный гриф, увитый обрывками струн, и зашвырнул его подальше, произнеся при этом парочку нелитературных фраз.
Как ни странно, дневная выручка, хранившаяся в банке из-под «Нескафе», никуда не пропала, так что Серега аккуратно переложил деньги в карман, а банку оставил на месте, догадываясь, что с карьерой уличного музыканта покончено навсегда. Не отдавая себе отчета в том, почему вдруг в душе возникла такая уверенность, он распрямился и захромал было к ближнему выходу, когда вдруг застыл, оглянувшись через плечо.