Вздыхаю тяжело.
— Эх! Ну, понравиться, значит, понравиться. Ну, что же, буду нравиться!
Время не стояло на месте, и мой организм нуждался в разрядке. Потоптавшись по комнате, я стала стучать в дверь.
— Что такое? Ну, в чем дело? — Мужской грубый голос за дверью.
— Мне надо в туалет.
— Посса….. что ли? Ну, так и скажи. Терпи, сейчас Мадам позову.
Я уже топчусь, у самой двери и ели дождавшись, пока дверь откроют, выскакиваю в коридор. Мадам стоит и, усмехаясь, тому, как я, прижимая, руки между ногами топчусь, говорит.
— Иди за мной и только без глупостей. Везде люди.
Какие люди? Так и не поняла, мне не до них. За поворотом коридора она открывает заветную дверь.
— А ты, что же? Так и будешь меня сторожить? — Говорю ей потому, что она входит вместе со мной в довольно просторную туалетную комнату, прекрасно оборудованную и довольно чистую.
— Не болтай глупостей, садись.
Я бы и без нее все прекрасно справилась, но сейчас мне не до тонкостей, ели успеваю платье задрать, дергаь трусики и с размаха плюхаюсь на стульчак.
— А у вас тут и биде и кафель, зеркала. Прямо не сортир в борделе, а будуар в Версале.
— А ты не права, милая. К твоим сведениям в Версале до восемнадцатого столетия все ходили на горшки, содержимое которых выливали из окон, прямо на улицу. В то время, когда в России не только туалеты были во дворцах и каменных домах, а и бани, мыльни и все в них не меньше раза в неделю ходили и были чистыми.
Я не успеваю усомниться ее осведомленности, как к нам в гости стремительно врывается молодая девица и плюхается рядом со мной на стульчак биде, спиной к двери.
— А, новенькая! Будем знакомиться. Меня зовут Гадость, а тебя?
Она так близко со мной сидит, что даже касается коленями бедер, включила водичку и подмывается. При этом все так делает шумно и меня разглядывает беззастенчиво. Не дожидаясь ответа, вдруг резко ныряет рукой под меня и делает то, на что я не успеваю отреагировать. Ее ладонь быстро исчезает между моих ног, а горячие пальцы бесцеремонно хватают мою вульвочку. Все происходит секунду, и пока я стремительно соединяю ноги, она уже выдернула руку из–под меня и изрекает.
— Мохнатка! Я, такую, люблю!
— Ты дура! — Ору на нее и вскакиваю со спущенными трусиками. А она, перегибаясь, опять смотрит ко мне туда.
— Нет, точно, мохнатка! Я приду, ты в каком номере? Я в седьмом.
— Гадость! — Вмешивается Модам. — Пора на место.
— Ой, Мадам извините. — Пока поправляем одежду Гадость несколько раз стреляет глазами то на меня, то на нее. И уже выходя, оборачиваясь и с сожалением.
— Поздравляю, Мадам, у Вас новенькая телочка?
Мы выходим, и теперь я уже стараюсь запомнить расположение дверей. Замечаю, что она ведет меня в другую сторону. Иду за ней, молча, и только успеваю запомнить, что по коридору с одной стороны четные, а с другой не четные номера комнат. Всего в коридоре комнат шесть по обе стороны. В конце коридора мы останавливаемся перед отдельной дверью, без номера.
— Входи. — И подталкивая меня впереди себя, впихивает в будуар.
Пока я оглядываюсь, она звонит по телефону.
— Конек! Через полчаса принеси что–то перекусить слегка. Да! На двоих, ко мне. Нет! Не надо. Я сказала не надо! Ну, все, скачи.
— Это твое? — Говорю, оглядывая комнату, но такую уютную. — Точно будуар. Говорю и вижу, что ей это слышать приятно. Она прошла и красиво присела на мягкий и низкий диван, включила свет.
— Иди и садись. Нет, не там, рядом.
Секунду не решаюсь, а потом, взглянув на нее, иду, так как вижу, что она, пока я стою, всю меня с ног до головы так разглядывает, будто бы раздевает. Села с краю, ей не верю. Уж больно все перед ней тянутся, а она только распоряжается. Иди, принеси, пошла! Видимо она и есть та самая хозяйка, о которой мне успела шепнуть Талмуда, пока нас вели вместе.
— Ну и что ты придумала? Расскажи, поделись, как выбираться будешь отсюда?
— Ничего я не решила. — Говорю и вижу, как она закуривает и, откидываясь на спинку дивана, смеряет меня оценивающим взглядом. Юбка короткая и задирается так, что я вижу под ним, ее ноги в чулках, подтянутые черными резинками пояса.
Это надо же? Что за ерунда! Лето, а она в чулках, пояс! Зачем все это? Ах, да! Она же это! Не успеваю домыслить, про нее, так как она снова начинает обрабатывать зачем–то меня.