Ещё во время первой встречи с Барановым Резанов почувствовал, что главный правитель относится к Хвостову с осторожной и хорошо дозированной иронией. «Ба! Николай Александрович! — сощурив глаза, вскричал он при виде Хвостова. — Вот уж никак не чаял, чтобы вы вдругорядь к нам пожаловали!» А на слова Резанова, что, стало быть, и знакомить их нет нужды, с многозначительной усмешкой ответил: «Совершенно никакой. В прошлую зиму довольно мы друг с другом ознакомились». Давыдова же приветствовал совсем иначе, с редкой сердечностью, как очень милого и дорогого ему человека.
Опыт государственной службы и вращения при царском дворе научил Резанова находить скрытый смысл сказанного, и он сразу понял, что взаимоотношения Баранова с Хвостовым были далеко не безоблачными. Однако, когда попытался прояснить суть бывшего между ними конфликта, Баранов откровенничать не стал: «Кто старое помянет, тому и глаз вон. Пусть оно лучше травой зарастёт».
Ещё во время пребывания на Кадьяке Резанов обратил внимание, как бесцеремонно повёл себя здесь лейтенант Хвостов. Он как хозяин заходил в местные склады компании, отбирал для себя спиртное и другие товары, ссылаясь на то, что действует по поручению прибывшего камергера, нахально встревал в разговор Резанова с правителем селения Баннером, заявляя, что верить последнему нельзя, всё-де врёт. Строгую просьбу Резанова отныне, для соблюдения субординации, избавить его от демонстрации личной преданности и сноситься по служебным делам лишь через правителя Баннера, воспринял с нескрываемой обидой, как вопиющую несправедливость.
И в Ново-Архангельске сохранил вызывающее поведение по отношению к Баранову. Когда же Резанов вынужден был вновь напомнить лейтенанту правила хорошего тона, потомственный дворянин Хвостов высокомерно заявил, что подчиняться лицу купеческого достоинства для него подло и пресмыкаться перед так называемым главным правителем он не считает нужным.
Вступив же в командование «Юноной», Хвостов и вовсе потерял контроль над собой: горько запил, стал спаивать команду, и Резанову стоило немало трудов образумить его и вернуть в приличествующее командирской должности состояние.
Лишь в конце октября «Юнону» удалось отправить на Кадьяк за съестными припасами. Хвостов не мешкал там и вернулся обратно через месяц, но доставил только половину запаса юколы, который был потребен населению Ново-Архангельска. Надежды на то, что удастся как-нибудь избежать голодной зимы, рухнули. Хвостов привёз горестную весть о судьбе поселения в Якутате: управляющий Константиновским редутом на острове Нучек Репин сообщил в письме на имя Баранова, что население тамошней крепости, в общей сложности с жёнами и детьми до сорока человек, перерезано колошами.
— Рано мы, Николай Петрович, — угрюмо подытожил Баранов, — радовались, что вот и ссыльные в Якутате полезным трудом занялись.
А с продуктами в Ново-Архангельске становилось всё хуже. В это время уже перестала ловиться сельдь. Спасались лишь сивучьим и нерпичьим мясом, но и его не хватало. Совсем мало оставалось муки. Солонину же, купленную вместе с «Юноной» у Вульфа, Резанов приберегал на последний случай, для дальнего морского плавания. Чтобы утолить голод, промышленники стреляли и ели орлов, ворон, потребляли в пищу выброшенные на берег морские ракушки. Всё больше людей в поселении заболевало цингой.
В феврале Резанов приказал готовить «Юнону» для похода за хлебом в Калифорнию.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Крепость Сан-Франциско,
25 марта 1806 года
Как только взошло солнце и стал расходиться туман, Резанов дал команду поднять паруса и прямым ходом идти в залив.
Часовые заметили их, и у стен форта началось движение. Появились люди с ружьями на изготовку, из распахнувшихся ворот выехала группа всадников и галопом помчалась к берегу. Возглавлявший её офицер, приложив ко рту рупор, спросил, что за судно, и велел немедленно бросить якорь.
Лишь камергер Резанов из всех находившихся на борту «Юноны» владел испанским, но сейчас и он предпочёл разыграть непонимание и, вежливо отвечая: «Да, сеньор», в то же время повторил приказание Хвостову ни в коем случае не останавливаться, пока не отойдут на безопасное от огня крепостных орудий расстояние. Имея в виду, что испанцы почти никогда не дают разрешения подходить к подвластным им берегам, он решил поставить их перед совершившимся фактом, а когда дело будет сделано, объясниться он сумеет. Возвращаться несолоно хлебавши назад в открытое море было бы равноценно самоубийству.