Жернакову все тут было не внове: пожалуй, в этом умении жить среди вещей сохранился прежний дух дома Иочиса; зато Кулешов даже присмирел и со страстным благоговением разглядывал строгую простоту этого жилища, нарочито грубую побелку стен, вдоль которых тянулись темного дерева лавки, большой и прочный обеденный стол, за которым так и хотелось обедать, а не закусывать, буфет, изукрашенный виноградными лозами, — тут было на что посмотреть, чему удивиться.
Разговор сперва шел о погоде, о том, что лето выдалось невероятно грибным даже по здешним понятиям: Иочис похвастал, что насолил две кадки маслят, а уж насушил — так и на будущий год хватит; потом Жернаков сказал, что Кулешов хотел бы попросить Артура Петровича в порядке одолжения сделать ему стеллаж.
— Это можно, — согласился Иочис. — Без всякого одолжения. Вы мне рисунок дадите, чертежик какой или на меня положитесь?
— Конечно, положусь, — сказал Кулешов. — Что вы, Артур Петрович. Между прочим, я ваши работы видел.
— Мои работы вы видеть не могли, — как-то вдруг сухо произнес Иочис, — не выставлялся.
— Ну как же… Поставец для буфета в доме отдыха, — это ведь ваш? Барельефы в клубе строителей, лестничный марш во Дворце пионеров. Я не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь, — сказал Иочис. — Только это не работы, молодой человек, это заказы, выполненные по нарядам. Хм… И они вам нравятся?
— Нравятся, выполнено тонко.
Иочис как-то печально улыбнулся.
— Вот видите… поделка на скорую руку, завитушки всякие, крендельки — покрасивше да поцветастее, дешевка, одним словом, и уже — тонкая работа. Идемте, я покажу. Ты уж, Петр Семенович, прости, тебе все это в печенках, а человек, вижу, интересуется.
Он подошел к буфету, вытащил оттуда большую черную шкатулку, с ласковой небрежностью мастера погладил ее, словно счищая ладонью пыль, поставил на стол и отошел. Жернаков, как и много лет назад, снова увидел это чарующее волшебство будто бы подсвеченного изнутри дерева: то мягкий и шершавый, как бархат, срез, похожий на червленое серебро, то глубокие аспидно-черные тона, то вдруг неожиданные, как всплеск, — зеркала полированных граней.
— Это хорошо, — сказал Кулешов и тоже провел рукой по шкатулке. Дерево было теплым. — В самом деле хорошо.
Иочис кивнул:
— Что ж… Тут работа. Руки приложены.
— А еще что у вас есть?
— А еще… Больше ничего у меня нет. Давней работы вещь. Ныне мастер Артур Иочис делает кровати поперек себя шире, с украшеньицами, гардеробы делает, а также серванты и стеллажи по особому заказу, если кому надо. Предметы обихода, так сказать. И все… А для души — так этого нет. Не взыщите.
Иочис стоял посреди комнаты, невысокий, сутулый, сухонький, руки — в карманы черного аккуратного пиджака. Был он в эту минуту похож на светлого рублевского мастера, даже волосы рыжие гладко зачесаны в скобку. Он стоял, слегка покачиваясь, желтые, под стать волосам, глаза его часто мигали, и вид у него был немного странный, слегка задиристый, как у пожилого петуха, который еще не решил толком — подраться или зернышки поклевать.
«Ну вот, — сказал себе Жернаков, — вот и принялся ты, Артур, бабки подбивать. Только нечего их подбивать, все кончилось…»
Ему стало не по себе, оттого что он вроде бы нарочно привел Кулешова сюда, на развалины былого мастерства в таланта, привел, чтобы носом ткнуть. Да не «вроде бы», а впрямь нарочно, и нечего казниться. Как есть, так и есть.
— Покурить бы надо, — сказал Иочис, — да только моя хозяйка дыму не терпит. Давайте в мастерскую пройдем, если желание есть.
В мастерской он сел на верстак, закурил и сказал негромко:
— У каждого дерева своя душа есть. Правильно я говорю?
— Правильно, — согласился Жернаков. — Мудро ты это заметил.
— Погоди! — отмахнулся Иочис. — Ты, Петр Семенович, погоди, не насмешничай. Я сам знаю, что эти слова, прости господи, каждый сопляк повторяет, а вот мастеров, знатоков дерева, ценителей его истинных с каждым днем убывает. Есть они, кто говорит, и много есть, но ремесло мельчает, а с ним и мастера. Вот я… Собирался всю красоту эту познать и людям показать, над сутью ее, как говорится, над теплой душой дерева стать хозяином и лепить из него драгоценные вещи, потому что ни в камнях, ни в металлах нет ничего драгоценнее… Понимаете? Я не скучно говорю?
— Нет, Артур Петрович, — с готовностью сказал Кулешов. — Нисколько.
— Так вот. Отец у меня… Хотите, вещь одну покажу? Идемте, это рядом, в кладовке висит, чтобы от ребят подальше.