«Твоя невеста еще не достигла возраста зрелости, – передали его прежнему хозяину ичендары. – Ее следовало оберегать либо отцу, либо мужу. Почему вышло так, что одна лишь старая нянька, дочь нашего племени, смогла исполнить свой долг перед госпожой? Ты, не сумевший как следует встретить драгоценную гостью, даже не заикайся о ее преждевременном возвращении. Жди теперь, когда ей исполнится двадцать один год. Тогда она сама примет решение».
девушка, которую некогда называли кнесинкой Елень, наследницей стольного Талирада, передвинулась, прижимаясь к теплому боку, и стала смотреть на запад. Там, очень далеко – невообразимо далеко, как это возможно только в горах, – полыхали отсветы молний. Гром не мог преодолеть расстояния, но зарницы все-таки долетали. Молчаливые, пепельные, невсамделишные. Словно воспоминания, когда-то яркие, как полуденное солнце, и невероятно дорогие, но с тех пор успевшие поблекнуть и затуманиться.
Волкодав смотрел на далекие ледяные вершины, призрачно вспыхивавшие в отсветах молний, и ему хотелось спросить Бога Грозы – как терпишь непотребство, Господь?.. Почему не искрошишь Самоцветных гор в мелкие брызги, похоронив навсегда?.. Он не спрашивал. Венны любили молиться во время грозы, в близком присутствии Бога: вернее услышит. Только гроза бывает разной. Хорошо обращаться с молитвой синим днем, когда в небесах бушует веселая и светлая свадьба, а гром кажется победным кличем любви. Ныне стояла черная ночь, и за тучами происходил поединок. А не годится отвлекать воина, занятого единоборством с врагом.
Венн ушел с макушки холма, убедившись, что Змей вправду повержен и не прилетит обижать путников, спящих под пологом. И когда он уже спускался по склону, его вдруг посетила неожиданная мысль. Он вспомнил сказания о Великой Тьме и о том, как в конце концов была рассеяна тьма. Богу Грозы, закованному в семьдесят семь цепей и запертому в ледяную темницу, помог человек. Самый первый Кузнец. И не было венна, который не возводил бы свой род к этому Кузнецу.
Так может быть, и теперь… Что, если против зла Самоцветных гор Светлым Богам опять нужна смертная помощь…
Гроза уже утихала, успокаивалась вдали. Но в этот миг вспорола небесную твердь едва ли не самая последняя молния и полыхнула так, что ночь стала светлей дня. Волкодав успел увидеть каждую иголку пушистой сосновой ветки, которую отводил рукой от лица. Разглядел даже крохотного паучка, прятавшегося между иголками. А спустя время докатился громовый раскат такой мощи, что Волкодав, ожидавший его, вздрогнул вместе со всем мирозданием. И понял, что Бог Грозы, которого он не смел побеспокоить молитвой, все-таки услышал его. И ответил.
Эврих нес стражу: таращил глаза в мокрые потемки, с трудом сдерживая зевоту. Зная ученого, Волкодав ожидал, чтобы тот сразу принялся обсуждать с ним необыкновенную последнюю молнию. Аррант, однако, молчал.
Женщины мирно посапывали под пологом, прижавшись друг к дружке ради тепла. Венн поискал взглядом Мыша. Зверек, по давней привычке, висел вниз головой на деревянной распорке. И тоже спал, закутавшись в крылья. Никто на небесное знамение внимания не обратил.
– Ложись, – сказал арранту Волкодав. – Я постерегу.
А про себя подумал: уж не была ли та молния послана мне одному?..
Эврих забрался глубже под полог, хотел было устроиться подле спавшей крепким сном Рейтамиры, но смутился, вновь вылез обратно, переполз на четвереньках и лег около Сигины, спиной к женщине. Волкодав с усмешкой наблюдал за его возней. Самому венну спать почему-то не хотелось совсем. Он уже чувствовал, что этой ночью с ним опять произойдет то, чего ни разу не было за два года в Беловодье. Необъяснимым образом обострятся все чувства, потом как бы раздвоится сознание… И он, оставаясь сидеть на прежнем месте и не теряя зоркой бдительности, положенной караульщику, в то же самое время увидит себя большим серым псом и побежит куда-то через поле и лес… станет совершать поступки, кажущиеся не менее жизненными, чем те, что творила его человеческая половина…
Когда это случилось и проснувшийся зверь затрусил по обочине большака, та часть Волкодава, что осталась у полога, посмотрела в темноте на свои руки. Венн предполагал и боялся, как бы однажды не обнаружить на них начавшую пробиваться шерсть. До сих пор Боги миловали его.
Под утро его слуха снова достиг низкий, зловещий, рокочущий рев. Но совсем не такой, как тот, что сопровождал пришествие Змея. Это, ворочая валуны и швыряя, как лучины, выдранные с корнем деревья, грохотала утратившая разум река…
Когда развиднелось, беглецы продолжили путь. Над мокрой землей висело неприютное серое небо, но дождь больше не шел. Грохот, доносившийся со стороны реки, с наступлением дня сделался заметно тише. Большая часть воды, вознесенной в горы смерчем, успела прокатиться вниз, перелопатив русло и забив грязью луговую траву. Теперь водяной вал, наверное, достиг уже лукоморья, и стража, стоявшая на кондарском забрале, не без трепета наблюдала, как в желтовато-зеленое море, взбаламученное вчерашним прохождением Змея, рвется бурая бушующая струя…
– Куда торопишься? – удивился Эврих, наблюдая, как Волкодав спешно сворачивает полог и увязывает его, чтобы нести за спиной. – Вряд ли кто теперь за нами погонится…
Венн ответил не сразу. То есть сперва он вообще собирался промолчать. Хоть и знал, что любви к нему от этого у Эвриха не прибавится. Но что прикажете делать, если Боги забыли снабдить его красноречием?.. Он не надеялся объяснить ученому грамотею даже доли происшедшего ночью. И особенно то, что в этот раз его песья половина что-то не спешила обратно, оставив человеческую часть сознания сиротой. На родине Эвриха не почитали предков-зверей. Аррант не поверит. Да еще посмеется, заявит что– нибудь насчет варварских суеверий. Это не Тилорн. От Эвриха, только зазевайся, иголки в бок дождешься сейчас же…
Почти решившись ничего не говорить, Волкодав перехватил взгляд Сигины, державшей в руках котелок. Взгляд был спокойным и глубоким, как небо. Ее, кажется, не удивляла его странная спешка. Сумасшедшая просто знала что-то очень главное и про Волкодава, и про весь остальной мир. Венн нашел глазами Рейтамиру. Молодая женщина тоже смотрела на него, но, заметив взгляд, тотчас потупилась. Волкодав посмотрел на Сигину еще раз и впервые подумал, что Эвриха тоже, наверное, обижала его привычка отмалчиваться. И он проворчал:
– Там, на реке… Мало ли, вдруг кто в разлив угодил…
Грязь по обочинам большака уже загустела, и Волкодав почти сразу увидел то, чего ждал с надеждой и одновременно – со странной боязнью. В подсохшей глине темнел глубоко вдавленный след большой лапы. Боязнь боязнью, а не окажись его здесь, венн испытал бы немалое разочарование, убеждаясь, что двойник-Пес существовал только в его воображении. Но след не мерещился ему, он просто БЫЛ. И Волкодав, глядя на него, испытывал то особое чувство, которое возникает, когда видишь на земле свои собственные следы. Частицу себя. Венн вздохнул, Расставаться с человеческим обликом – если, конечно, именно в этом состояла его судьба – ему не слишком хотелось.
Впрочем, недосуг было разбираться в собственных ощущениях и о чем-то гадать. След был настоящий. Значит, то, что совершал ночью его двойник, тоже не было сном.
Тонкий, отчаянный крик в темноте, заглушаемый неистовым гулом реки. Мальчишеские руки с сорванными ногтями, скользящие по мокрому боку щербатого валуна. Темноволосая голова, то возникающая среди пены, то вновь пропадающая из виду… Лошадь, уносимая гремящими бурунами… мгновенные искры, высеченные из камня судорожным ударом подковы… И снова – слабый крик, долетевший издалека…
Плывущий пес. Двухвершковые клыки, сомкнувшиеся на воротнике вышитой курточки. Ослабевшие руки силятся обхватить мокрую косматую шею, цепляются за кожаный ошейник. Мощные лапы упираются в камни, пес пытается вытащить человека, но того не пускает придавившая тяжесть. Бешеный поток неистово хлещет обоих, порываясь опрокинуть, захлестнуть, утопить. Пес глухо рычит от бессильной ярости и держит, держит…