- Вот оно что, - протянул Карпухин. Это действительно многое меняло. То, о чем, как он считал, говорить здесь было неуместно, на самом деле Анисимов уже знал, и, скорее всего, работал он не только секретарем... Впрочем, это неважно, главное, что теперь, когда точки над "i" действительно поставлены, можно быть достаточно откровенным - неважно, что именно Анисимов знает о "Грозах", вполне возможно, только то, что смог прочесть в прессе и выудить за эти часы из Интернета, важно, что он будет делать все, чтобы помочь Гинзбургу... если ему возможно чем-то помочь.
- Нужно, видимо, заменить адвоката, - сказал Карпухин. - Есть у посольства на это деньги?
- Деньги есть, - сказал Анисимов, - но адвоката менять нет смысла, Беринсон будет делать все, что от него требуется. А деньги понадобятся, чтобы нанять частного детектива. Необходимо очень внимательно изучить свидетельские показания и заново допросить школьников и учителей.
- Разве, - сказал Карпухин, - частные детективы имеют право самостоятельно расследовать уголовные дела? Тем более, когда речь идет о... смерти человека?
- Нет, конечно. Детектив нужен, чтобы помочь адвокату выработать верную линию защиты. Такие права у местных частных агентств есть, и нам нужно воспользоваться этим по максимуму.
- Вы думаете, что-то можно сделать?
Анисимов долго молчал.
- Можно, наверно, - сказал он, наконец. - Для начала нужно добиться освобождения Гинзбурга под залог. Обычно, когда речь идет об убийстве, израильские судьи не выпускают обвиняемых до суда. Но в данном случае... Если убедить судью, что Гинзбург действовал по инструкции...
- Разве это и так не ясно? - вырвалось у Карпухина.
- Нет, - отрезал Анисимов. - Готовясь к разговору, я навел справки в полиции. Неофициально. Видите ли, и прокуратура, и полицейский следователь убеждены, что у Гинзбурга с Кахалани были какие-то свои отношения, и Гинзбург прекрасно знал, в кого стреляет. На самом деле - с точки зрения прокуратуры - Гинзбург как раз и хотел воспользоваться служебной инструкцией, чтобы прикрыть самое обычное убийство.
Карпухин пораженно молчал, неотрывно глядя на Анисимова, будто ожидая, что тот сейчас скажет: "Ну, я, конечно, пошутил, вы ж понимаете"...
- Не спрашивайте меня, есть ли у полиции улики в пользу такой версии, - сказал Анисимов. - Я не знаю. И это вторая причина, по которой нам нужен частный детектив. Расследование возможных связей конкретных людей - в рамках того, чем занимаются в Израиле частные сыщики.
- Можно ли устроить встречу с Гинзбургом? - спросил Карпухин.
- Думаю, полиция препятствий чинить не станет, - кивнул Анисимов. - Гинзбург - российский подданный, так что... Я уже подал соответствующее прошение, оно рассматривается.
Он посмотрел на часы.
- Мы можем выехать сейчас, - сказал дипломат. - Полицейский участок находится на улице Яркон, отсюда минут десять езды. Беринсон там с утра, а с Мейером поговорим позже...
- Мейер...
- Это частный детектив, Ноам его зовут, - объяснил Анисимов. - Поехали, Александр Никитич!
Карпухину велено было молчать и в разговор не вмешиваться. Но наблюдать и делать выводы не запрещал никто, этим он и занимался, пока Анисимов и Беринсон, с трудом понимая друг друга (адвокат, как оказалось, по-русски хотя и говорил, но с трудом а понимал, скорее всего, хорошо если половину сказанного), объясняли Гинзбургу его права в присутствии полицейского следователя Бермана.
За прошедшие сутки Гинзбург, конечно, сильно изменился. Осунулся, это понятно, круги под глазами, тоже естественно, но произошло с ним еще нечто, сделавшее этого энергичного человека стариком, какие обычно ходят по улицам с палочкой, сидят на скамейке в Александровском саду и кормят голубей, ругая их при этом за нечистоплотность. Встретившись глазами с Карпухиным, Гинзбург едва заметно кивнул - узнал, мол, - но прямо к нему обращаться не стал, поняв, видимо, сразу, какую роль играет официальный представитель посольства, а какую - пришедший с ним за компанию посетитель.
- С разрешения полиции, - сказал адвокат (Берман кивнул), - мы обратились в частное сыскное бюро. Они... э-э... как это... пройдут по вашим знакомым.
- Зачем? - индифферентно спросил Гинзбург.
- Для создания портрета, что ли, - вмешался Анисимов. - Амос считает, что это важно для защиты.
- Нисим, - обратился Беринсон к следователю на иврите, Кармадонов ничего не понял из их короткого и энергичного обмена фразами, но Берман после этого встал, произнес еще несколько слов, кивнул Анисимову с Карпухиным и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.
Карпухин вопросительно посмотрел на Анисимова, и тот объяснил:
- Амос сказал Берману, что ему необходимо поговорить с задержанным наедине. Следователь не мог отказать, но требовал, чтобы мы с вами тоже покинули помещение. В общем, как видите, удалось уладить...
- Михаил, - Брош наклонился к Гинзбургу через стол, - в таких случаях я обычно спрашиваю: намерены вы признаваться виновным? И всегда советую говорить "нет". Пусть полиция доказывает. У них обязательно есть... как это... дырка.
- Прорехи, - подсказал Анисимов.
- Да, прореха в доказательствах. И тогда я... Но сейчас это не пройдет. Тридцать восемь свидетелей, плюс две пули в электрик, плюс две пули нет в ваш пистолет. Если сказать "невиновен", это глупо, да?
- Наверно, - сказал Гинзбург.
- Расскажите, зачем вы это сделал?
- По инструкции я должен...
- Нет, - перебил адвокат, - я знаю, что именно вы должен по инструкция. По инструкция вы должен два выстрел воздух, третий - цель. Да? Вы стрелял два раз, оба - цель.
- Нет, - сказал Гинзбург, глядя на свои сжатые пальцы, - я стрелял два раза, да, и оба раза - в воздух. В третий раз... Знаете, - он перевел взгляд на Карпухина и сказал будто для него одного, - в третий раз я бы просто не выстрелил. Не могу... стрелять в человека. Это невозможно.
- Но из тела извлекли две пули, - мягко сказал Анисимов. - Одна рана была смертельной. Если вы стреляли в воздух...
- Я стрелял в воздух, - упрямо повторил Гинзбург.
- Вы знали Кахалани раньше? - адвокат решил изменить направление разговора.
- Да, - подумав, сказал Гинзбург. - То есть... Да, я его видел несколько раз. И если бы посмотрел на его лицо, когда... Но я отвлекся, он прошел мимо... Просто человек, который почему-то не показал мне сумку. Я крикнул. Он побежал. И чемодан прижимал к себе. Дальше... Стрелял в воздух.
Он замолчал, но в молчании чувствовалась недоговоренность. Карпухин не столько видел, сколько ощущал напряжение, в котором находился Гинзбург. Не то напряжение, когда охватывает страх, и понимаешь, что сделанного не возвратить, жизнь сломана, ничего уже не сделать, все слова лишние, и тогда напряженно молчишь, только ждешь результата - сколько... неужели навсегда? Нет, молчание Гинзбурга и его поза почему-то убеждали Карпухина в другом - что-то он хотел сказать, но не решался. Не решался вообще или потому, что в комнате находились лишние люди, которым его слова слышать было не нужно?
Показалось Карпухину, или Гинзбург действительно бросил в его сторону быстрый, но совершенно ясный взгляд? "Надо поговорить". Поговорить или продолжить разговор? Сейчас это было невозможно. Наверно, это будет невозможно и в будущем. До суда. А после...
И тут Карпухина осенило. Что хотел, что мог сказать ему Гинзбург сейчас, даже если бы им удалось остаться наедине? Только одно имело и в его глазах, и в глазах Карпухина определенный смысл. Что-то Гинзбург знал, что-то он сделал, что-то имел за душой, не мог не иметь, не мог человек такого душевного склада столько лет просто жить, ходить на работу и не думать о ракетах, о новых идеях, типах двигателей или о чем-то другом, о чем Карпухин с его дилетантскими знаниями в ракетной технике не имел ни малейшего представления. Что-то Гинзбург придумал такое, с чем мог вернуться в Россию, в "Грозы" - не из дальней и неудавшейся жизненной экспедиции, а будто из затянувшейся научной командировки...