- Убирайтесь! - вместо ответа прошипела Цинтия. - Ребенок простудился, вот и все!
- Нет, - грустно возразил пришелец. - Это именно то, о чем я вас предупреждал.
- Я все равно не отдам вам его! - крикнула Цинтия. - Пошли вы к черту с вашим лживым милосердием! И кстати, в тот раз вы не оставили никаких своих координат. Так что нечего винить меня! Я ведь все равно не могла бы вызвать вас, если бы даже захотела изменить свое решение!..
- А мы и не нуждались в вашем вызове, - пожал плечами Лиль. - Если бы вы захотели спасти жизнь ребенку, то мы бы тотчас узнали об этом. Впрочем, и теперь остается шанс... У нас с вами еще есть время. Примерно сутки... Этого, конечно, маловато для безопасной эвакуации, но мы еще можем успеть... Все это время мы будем следить за вами, и достаточно одного вашего слова как мы будем у вас.
Он повернулся и направился к калитке.
- Постойте! - с отчаянием крикнула ему в спину Цинтия. - А если я?.. Вы возьмете меня с ним? Лиль обернулся.
- Нет, - произнес он ровным голосом. - Это исключено. Я сожалею... И исчез.
* * *
Цинтия почти физически ощущала, как неостановимо уходит время. С каждой минутой утекала жизнь из тела ее мальчика.
Хотя внешне он был еще не так уж плох.
Несколько раз рука Цинтии тянулась к трубке, чтобы вызвать "Скорую помощь", но женщина отказывалась от этого намерения. Даже если врачи заберут ее мальчика в больницу, помочь ему они все равно не смогут - теперь она уже верила, что пришельцы сказали ей правду.
Нет уж, если конец неминуем, то она будет со своим ребенком до его последнего вздоха...
Впрочем, еще была возможность избежать этого страшного конца. Достаточно ей захотеть, и Ольфа спасут от смерти гуманные пришельцы. Да и Леонель склоняется к такому варианту...
Вот только имеет ли она, мать, право добровольно отдать свое дитя существам хотя внешне таким же, как люди, но все-таки не являющимся людьми? А где гарантия, что они не лгут? Дело-то может быть совсем в другом. Скажем, они просто стремятся уничтожить следы своего пребывания на нашей планете. Боятся, что о неземном происхождении мальчика когда-нибудь узнают официальные инстанции... Что, если они просто решили сыграть на моих чувствах, чтобы беспрепятственно завладеть Ольфом?
И потом, я же знаю, как плохо будет ребенку одному среди чужих, в обстановке, наверняка сильно отличающейся от той, к которой он привык за свою короткую жизнь. Даже если ему будет хорошо там, он все равно будет тосковать по мне, по Леонелю, по нашему уютному домику... И еще неизвестно, что будет более жестоко: обречь его на медленную смерть здесь или на горе одиночества там, на чужой планете. Которая, возможно, никогда не станет для него родной...
Боже, ну почему я одна должна решать эту проблему?! А ведь не с кем мне этим поделиться, не с кем посоветоваться. Абсолютно. Нет, подруги-то есть, но недостаточно близкие, чтобы можно было надеяться на их понимание (а самое главное - на умение хранить тайну). А мама и отец мне тоже не помогут - вот уже десять лет, как родителей нет на этом свете...
Ты одна, совсем одна, Цинтия, и поэтому тебе одной надо решать судьбу твоего ребенка.
Даже муж, единственный самый близкий и родной человек, самоустранился от ответственности выбора.
"Ну и пусть!" - решила, стиснув зубы, Цинтия. Независимо от того, что я выберу, нам с Лео уже не жить вместе. Потому что человек, который в трудную минуту умывает руки и говорит: "Делай, что хочешь", - это не тот, кого стоит любить!..
Тем не менее в присутствии Ольфа она старалась не подавать виду, какие муки ее терзают. Даже слезам своим не давала волю.
Все должно идти так, будто ничего не случилось.
И даже еще лучше.
Чтобы заняться делом, которое отвлекло бы ее от мучительных раздумий, и чтобы доставить радость мальчику - кто знает, сколько таких маленьких радостей ему еще осталось? - Цинтия затеяла стряпать пирог с яблочным повидлом. Любимое лакомство Ольфа.
Накормив мальчика, она уложила его спать и не отходила от его изголовья до тех пор, пока он не задышал ровно и глубоко.
На миг ей показалось, что ничего страшного не происходит, что Ольф здоров и, следовательно, все ее страхи надуманны, но не прошло и пяти минут, как мальчик зашелся во сне сильным кашлем.
Цинтия побежала на кухню, чтобы сделать чай с медом, а когда вернулась, приступ уже закончился и ребенок опять мирно спал.
Она бессильно привалилась плечом к косяку, не отрывая взгляд от порозовевшего во сне личика.
Тяжкие мысли снова хлынули в ее голову.
А ведь ты можешь раз и навсегда избавиться от необходимости сделать выбор, шепнул ей на ухо вкрадчивый шипящий голос. Для этого надо всего лишь оставить Ольфа одного на полчаса, а самой отлучиться из дома... скажем, в аптеку... Имеешь же ты право пойти в аптеку, чтобы купить ребенку лекарство от кашля? Конечно, имеешь! И не твоя будет вина, если пришельцы воспользуются твоим отсутствием и похитят малыша...
Зато никто на свете не посмеет обвинить тебя в том, что ты сама отдала мальчика инопланетянам. Ни одна живая душа. Включая прежде всего твоего мужа... пока еще мужа...
Господи, да что же такое я замышляю?!.
Двигаясь, словно автомат, Цинтия отнесла поднос с чаем обратно на кухню. Там она подняла руку и с ожесточением дала самой себе пощечину. Потом еще одну, уже по другой щеке.
Нет уж, сказала она кому-то невидимому, не дождетесь вы от меня этого!
Это мой ребенок, понятно? Мой - и ничей больше! И я сделаю все от меня зависящее, чтобы он был со мной! Называйте это эгоизмом, слепой материнской любовью, как угодно - мне все равно!
И даже если бы у меня была возможность спросить сейчас у всех матерей Земли, как поступили бы они на моем месте, и если бы большинство женщин осудили меня, я все равно не отступилась бы от своего решения. Потому что голосованием такие вопросы не решаются. Каждый решает их сам для себя. Так, как подсказывает ему его сердце...
Цинтия не знала, сколько она просидела в кресле, неподвижно глядя в одну точку.
Время опять остановилось.
Когда в очередной раз она взглянула на часы, то обнаружила, что ребенок спит слишком долго. Пора его поднимать, иначе вечером не уложишь...
Но Ольф не хотел просыпаться. Она гладила его по лицу, дула в глаза и терла его руки, а он только слабо ворочался, не открывая глаз. Дышал теперь он сипло, и когда кашель снова охватил его, то был он таким страшным, словно у ребенка вот-вот разорвутся легкие.
- Олли, родненький, - с трудом выговорила Цинтия. - Что с тобой? Скажи мамочке, как ты себя чувствуешь? Где болит?
Но мальчик не отзывался. Едва ли он слышал ее.
Голова у него была горячей, а ручка - мягкой, как вареная макаронина.
Ему явно становилось все хуже и хуже.
- Олли, сыночек, - сказала, не слыша своего голоса, Цинтия. - Прости меня, дуру! Это я... я виновата во всем!..
- Почему ты? Мы оба в этом виноваты, - послышался вдруг знакомый голос за ее спиной, и Цинтия, вздрогнув, обернулась.
В дверях стоял Леонель. Лицо его было бледным и застывшим, словно его заморозили.
- Откуда ты взялся, Лео? - удивилась Цинтия. - Я же к тебе так и не дозвонилась!
- Наверное, телепатия все-таки существует, - покачал головой он. - У меня с утра сердце было неспокойно. А когда мне сказали, что в мое отсутствие мне кто-то звонил, я понял: с вами что-то неладно... Но сейчас это не важно, - махнул он рукой. - Лучше расскажи, что происходит.
Цинтия наспех поведала мужу, как стремительно протекает подозрительная простуда сынишки, а также сообщила о втором визите пришельца.