— Я не волшебник. Только учусь. Маленький реваншик за все страхи. Быть подонком не так легко, как тебе представляется. Попробуй!.. Тут ведь в наш век кибернетики все должно быть на научной основе. Нужно глубоко знать психологию, иметь колоссальную выдержку, уметь работать позвоночником. Целая наука. Каждый добывает свой хлеб как умеет.
Во мне все клокотало от возмущения. Я был зол не столько на Цапкина, сколько на себя. Ради чего я поддерживаю этого проходимца?! Он глумится над наукой у меня на глазах, смеет считать меня сообщником, ставит в один ряд с «попугайчиками»… И все потому, что ему покровительствует некий Храпченко. Кто такой Храпченко? Какое отношение имеет он к науке? Где его научные труды, кто их читал? За какие такие заслуги этот человек введен в Комитет? До каких пор подобные люди будут присасываться ко всякому нашему делу? Конечно, им все равно, чем распоряжаться: пивом, мылом или же фондами научного учреждения. Лишь бы распоряжаться.
Я отправился прямо к Храпченко и высказал все, что думал о нем и о Цапкине, а потом положил на стол заявление об уходе.
Храпченко выслушал меня спокойно. Даже не повысил голоса. В его полной фигуре, в выражении чуть надменного лица была некая солидность, как бы проводящая черту между ним и остальными смертными. Весь безукоризненный вид его говорил: «Жена Цезаря выше всяких подозрений». Он наклонил круглую голову с залысинами, вперил в меня темные глаза без выражения и сказал:
— Вы, должно быть, заработались, товарищ Коростылев, и все преувеличиваете. Вам ли не знать Цапкина? Фигляр, каких мало. Зарвался? Будем перевоспитывать. Завтра же пошлем ревизию. Если разбазаривает средства не по назначению, будем судить. Кстати, вот проект плана экспериментальных работ вашего института. А заявление заберите. Вы нужны институту. Мы вначале хотели поставить вас во главе его, но, поразмыслив, пришли к выводу, что негоже крупного ученого превращать в администратора. Цапкину нельзя отказать в деловой хватке. Да, забыл проверить: переселили вас в отдельный коттедж?.. Цапкин пять раз ходатайствовал… Ну, а что касается моих «научных» работ, то они весьма своеобразны: это акты, отчеты, предписания. Я администратор, и не мне тягаться с вами в научных вопросах. Я рабочая лошадка науки, на которой катается всякий, кому не лень. По выражению великого поэта: ассенизатор и водовоз, мобилизованный и призванный. Трудно, почти невозможно совместить в одном лице и научные искания и бесчисленные административные заботы и тяготы.
Может быть, я в самом деле утрирую, приписывая Цапкину и Храпченко черты, которые им не присущи? Всегда ведь замечаешь соломинку в чужом глазу… Храпченко прав: мне ли не знать Цапкина с его бездумным отношением к проблемам науки, с его вечным приспособленчеством? Он просто злит, потешается надо мной, мстит за свое творческое бессилие. С другими он никогда не откровенничает. Он уверен, что я не стану писать жалоб, потому и ерничает. Для него я — своеобразный громоотвод. Мы ведь зачинали вместе. Я всегда относился к нему с плохо замаскированным высокомерием, так как насквозь видел его, презирал. Ему хочется быть в моих глазах этаким ловкачом, пройдохой, умудренным жизнью. Гляди, мол: то, чего ты достигаешь отказом от всех земных радостей, бессонными ночами, я беру шутя. А все потому, что ты — индивидуалист, печешься о собственном бессмертии, а я — свойский парень. Ты с твоей честностью, высокими принципами беззащитен; за моей спиной — ватага «моих» парней. Фигляр, мелкий садист, уверенный в собственной неуязвимости, безнаказанности. Стоит ли с ним связываться, унижать себя?.. Ведь ему только того и нужно.
Я был обезоружен. Храпченко произвел на меня благоприятное впечатление. «А может быть, он прав? — подумал я. — Может быть, администраторы — это особая категория людей?»
— За кляузы не обижаюсь. Попадание все равно не вышло из черного яблочка, — в тот же день сказал Цапкин. — Даже муж с женой бывают недовольны друг другом. А мы с тобой — животные разной породы. Просто захотелось покуражиться, хоть раз вывести тебя из равновесия. Я сделал тебя доктором, профессором, дал тебе коттедж со всеми коммунальными удобствами, предоставил возможность поглядеть свет, пропагандировал твои труды за границей. И вот — благодарность. Посмотрим, что ты запоешь, когда сюда вернется Подымахов…
— Подымахов?
— Да. Подымахова отзывают в Москву! Станет во главе Комитета. Ты Носорога знаешь. Амба! На этот раз Храпченко не поможет: под ним вечная мерзлота уже начинает таять, скоро сядет в лужу…
Весть о возвращении Подымахова принял равнодушно. Когда тебе за сорок, на все начинаешь смотреть иными глазами. Человек устроен забавно. Он не живет, а совершает некую обрядность. Какое мне дело до Подымахова, до его ортодоксальности; почему заблуждения моего учителя должны вечным грузом висеть на мне? От Подымахова мне ничего не нужно. Я никогда не смотрел на лаборатории и институты как на вотчины отдельных ученых. Станет придираться — уйду!..