Ввиду того, что прямое общение между народами давно было прервано, люди оказались лишены возможности проверить, чего на самом деле стоят эти игры разума. Откровенно говоря, они и сами в массе своей не испытывали нужды в правде, а немногочисленные смельчаки из тех, кто мог бы сподобиться на такую проверку, шли против течения на свой страх и риск. Никто не хотел помогать им в их нелёгком деле, и не нашлось никого, кто мог бы выслушать их по возвращении. В конечном счёте, болезненные фантазии приняли объективный характер и люди, изолированные друг от друга, вынужденно в них уверовали. Затем принялись запугивать страшилками о зловредных соседях с той стороны Леса своих детей, когда те ещё помещались поперёк кроватки. Взрослые, вышивая собственные жизни по канве преданий, заблуждений и невытравленных мракобесий, словно бы походя определяли участь своим детям. Их историографы отобразили данную эпоху в своих хрониках под названием “периода наивысшей неуязвимости для врага”. Под эвфемизмом “враг” понятно кто имелся в виду. Примерно в это же время к границам их владений снова подступили варвары, и для них неуязвимость противника, разбитого напополам, не была неоспоримой истиной. И правые и левые не устояли против дикарства, нечеловеческой злости и разнузданности. В ужасе от осознания собственной незащищённости они оставили свои дома и обратились в бегство. Преследуемые топотом копыт и гиканьем всадников, они удирали, не разбирая направления. Когда шум погони утих и светлое время суток резко сменилось густыми сумерками, беглецы опомнились: они уже в Лесу. В том самом страшном Лесу, образ которого с детства по капле просачивался в мозги. Замешательство длилось недолго. Ноги сами понесли их в обратную сторону. Они увидели, как солнечные лучи вспороли темень, как в узких светящихся туннелях заиграли пылинки. А затем движущиеся в задних рядах увидели, как те, кто бежал впереди, поднялись в воздух, нанизанные на вражьи дреколья.
Варвары в благости своей позволили живым похоронить мертвецов. Потом вновь ощетинились древками копий. Тем самым они, не умея сказать, недвусмысленно намекали: “отныне и навсегда ваши народы должны уйти жить в Лес”. И народы пошли, унося в руках куски дерева, с которых ещё капала кровь их товарищей, а в сердцах - руины времён. Изначально, будучи крепки задним умом, они ясно представляли себе, чем могут заняться с Лесу. Раз уж так сложились обстоятельства, они перебьют здешнюю нечисть, окрепнут и спустя месяц, самое большое - два, сметут с лица земли пащенков цивилизации, изъясняющихся на лае. Шла вторая неделя их блужданий по Лесу, а данное ими обещание уже представлялось невыполнимым. Ведь, как оказалось, человеку здесь нечем поживиться. В качестве воды эти несчастные использовали мутные дождевые потоки, впрочем, и к этому прибегали довольно редко, так что ощущение жажды было непреходящим. С пищей дела обстояли ничуть ни лучше. Однажды на общем собрании левые условились разбиться на группы по два-три человека и углубиться в чащу в поисках еды. Продвигаться вперёд следовало так, чтобы каждая группа всё время оставалась в поле зрения двух соседних с нею групп, и ни в коем случае не забираться слишком далеко. В установленный срок все должны вернуться во временный лагерь. Сын одного из лидеров высказался в том духе, что либо он пойдёт один, либо останется охранять пустые кастрюли, и, чтобы не навлечь позора на семью и не подмочить собственную репутацию, отец согласился. Довольно скоро люди, шедшие в двадцати шагах от него, потеряли юношу из вида. Назад он не вернулся. Отец вместе с несколькими крепкими мужчинами отправился по его следу и обнаружил парня: тот сидел, привалившись спиной к дереву, руки его были черны, лицо чумазо, а рот набит землёй.