— А скажите, милостивый государь, какъ ваше имя, фамилія? — спросилъ, наконецъ, Прохоровъ, вперяя злобный взглядъ на Василія.
— Меня всякъ долженъ знать. Вотъ это видишь? — Чилигинъ показалъ кулакъ. — Сила! — добавилъ онъ.
— Это точно, что превосходный кулакъ, — согласился Прохоровъ.
— За голову возьмусь — голову оторву, за руку — руку… больше ничего.
— А прочихъ превосходныхъ частей въ туловищѣ нѣту?
— Найдется. Я, братъ, и не такихъ сопляковъ убиралъ, — возразилъ Чилигинъ, мрачно надуваясь.
— Вполнѣ понимаемъ. Описывайте дальше!
— И ежели, напримѣръ, я двину плечомъ, такъ ты отскочишь на версту…
— И больше ничего-съ?
Прохоровъ былъ злобно спокоенъ, но дѣлался блѣднѣе. Василій Чилигинъ вышелъ изъ себя. Лицо его окончательно надулось. Онъ походилъ на быка, котораго раздразнили красною тряпкой.
— Дамъ вотъ тебѣ по шеѣ, ты и узнаешь, что больше! — сказалъ онъ.
— Ваша угроза для меня — все одно, какъ тьфу: только и есть. А насчетъ головы что скажете? Потому, по мнѣнію моему, на мѣсто этой статьи у васъ, напримѣръ, арбузъ пустой.
— Что? — мрачно сказалъ Василій, пододвигаясь къ Прохорову:- Васька! молчи лучше. Ей-ей, по мордѣ!
— А такъ какъ, — продолжалъ дразниться Прохоровъ, — голова у васъ — арбузъ пустой…
Раздался лязгъ со свистомъ, и Прохоровъ моментально очутился подъ рыдваномъ, но сейчасъ же выкарабкался оттуда и пустилъ въ голову Чилигина полѣно. Произошла ожесточенная драка, въ продолженіе которой Прохоровъ то катался по землѣ, то ложился на землю плашмя. Но, въ концѣ-концовъ, побѣда случайно досталась ему при помощи бороны съ желѣзными зубьями…
— Ой-ой-ой! — вскричалъ вдругъ Василій, наткнувшись босою ногой на зубья.
Этимъ драка кончилась. Василій сидѣлъ на землѣ и посыпалъ пескомъ ногу, изъ которой струилась кровь. Рана была глубока, зубъ почти насквозь пропоролъ ногу, такъ что песку потребовалось очень много. Прохоровъ оказался джентльменомъ: онъ отдалъ противнику свой платокъ, пропитанный запахомъ овчины, табаку и водки.
Чилигину было больно. Плетясь по улицѣ, онъ смотрѣлъ во всѣ стороны и искалъ человѣка, которому можно бы было своротить физіономію. Но улица была пуста, а отца онъ раньше прогналъ. Замѣчательное явленіе совершилось въ немъ въ эту минуту. Онъ вообразилъ, что его никто не уважаетъ, и чувствовалъ, что это страшно обидно. Онъ шелъ по улицѣ и искалъ человѣка, чтобы заставить его уважать себя, и въ этихъ видахъ во все горло кричалъ: «Въ морду дамъ!» Когда эта угроза потерялась въ хаосѣ, онъ нашелъ другую. «Кто супротивъ?» — кричалъ онъ. Единственное существо, попавшееся ему на глаза, была тощая лошадь, лѣниво шагавшая къ водопою. Василій далъ ей ударъ по крупу. Она повела ушами, но продолжала лѣниво идти, не обративъ ни малѣйшаго вниманія на человѣка. Василій съ удивленіемъ посмотрѣлъ ей вслѣдъ, чувствуя себя еще глубже оскорбленнымъ.
Дома онъ засталъ только одну хозяйку свою, Дормидоновну; дѣти играли на другомъ концѣ улицы. Но и безъ нихъ онъ произвелъ однимъ своимъ появленіемъ переполохъ. Каждый большой праздникъ Дормидоновна обыкновенно ждала его домой съ сердечнымъ замираніемъ, за цѣлую недѣлю передъ тѣмъ думая, какъ онъ пройдетъ для ней. Въ этотъ день она всегда пряталась у сосѣдей, по огородамъ, въ закоулкахъ своего двора, выжидая того времени, когда онъ придетъ. Регулярные побои такъ изнурили ее, что она согнулась въ дугу, сморщилась и одряхлѣла въ тридцать лѣтъ. Ее въ деревнѣ называли безживотной. Дѣйствительно, живота у нея буквально не было, пропалъ куда-то. Сегодня она также сообразила, что ей надо куда-нибудь уйти, но ошиблась въ разсчетѣ времени и лицомъ къ лицу столкнулась съ мужемъ. Въ ней вдругъ все замерло.
Василій сидѣлъ на лавкѣ и до поры до времени молчалъ. Онъ только наблюдалъ за каждымъ движеніемъ Дормидоновны. Уважаетъ ли она его? — думалъ онъ и подозрительно вглядывался. Дормидоновна растерялась и молча копошилась въ углу, повернувшись спиной къ мужу. Руки и ноги ея дрожали; она молилась угодникамъ, обѣщая, что поставитъ свѣчку. Она стояла и прислушивалась къ малѣйшему шороху въ избѣ, къ сопѣнію, которое раздавалось за ея спиной… Оглянуться она боялась. А Василію казалось, что она нарочно повернулась къ нему задомъ: на, молъ, смотри!
— Хозяйка! Это ты что? — грозно спросилъ онъ.
— Я ничего, Степанычъ…
— То-то, смотри у меня въ оба!
Василій погрузился въ себя, не переставая наблюдать за манерами хозяйки. Послѣдняя должна была бы выдти изъ избы, но она боялась шелохнуться. Она лихорадочно перебирала около печки вещи, чтобы наполнить чѣмъ-нибудь время. Но Василію положительно казалось, что съ ея стороны уваженія къ нему нѣтъ. Случайно повернувъ ногу, онъ почувствовалъ невыносимую боль; тогда онъ посмотрѣлъ на хозяйку и увидалъ, что она, попрежнему, стоитъ, какъ вкопанная. Онъ былъ глубоко возмущенъ такимъ безчувствіемъ. Онъ понялъ, что она не хочетъ даже взглянуть на него, а не то, чтобы дать поѣсть или спросить: чѣмъ ты боленъ, Степанычъ?