– А ты должно быть Джимми, – сказал он.
Добродушные синие глаза мистера Уидмора были ласково устремлены на мальчика. Неожиданно дядушка Отис показался ему самым родным человеком во вселенной. Ему захотелось его обнять, что собственно ребенок и сделал, не способный противиться отчаянному порыву. Мужчина рассмеялся, не ожидавший такой реакции от мальчишки и осторожно обнял в ответ правой рукой.
– Джимми! – строго прикрикнул отец.
– Все в порядке, Томас, – прервал его мистер Уидмер. – Полагаю вы устали, пока добирались сюда...
– Присмотришь за детьми?
– Разве ты не останешься передохнуть? Посидим не много, поговорим за кружечкой горячего чая или чего-нибудь покрепче, а вечером поедешь.
– Думаю Маргарет не одобрит. Все будет нормально, главное отведи детей в дом, накорми, и... что там еще нужно... – он задумчиво замолчал, засмотревшись на небо объятое сумерками.
– Ты уверен? – спросил дядя Отис.
– Да, мне еще нужно кое-что сделать.
На миг Мистер Найп опустил слабую руку на плечо младшего сына, сжимая так крепко, словно держался за нее в последний раз; развернулся к машине, рядом с которой скромно держался Джордж, по-отцовски небрежно взлохматил его кудрявые волосы, выдавливая из себя улыбку, а после быстро сел в машину, завел двигатель и уехал.
Дядя Отис с детьми поспешили в дом, чтобы укрыться от дождя, перерастающего в жестокую бурю, нескончаемую, будто бы насланную по чье-то невиданной прихоти.
4
К ночи дождь кончился. Джимми проснулся от криков, доносившихся со стороны окна. Ему и Джорджу выделили уютную спальную комнату на втором этаже.
Спрыгнув с кровати, он подошел поближе, всматриваясь в кромешную тьму. Голоса стали громче, словно звали к себе мальчика. Джордж крепко спал, свернувшись под теплым одеялом.
Джимми тихо открыл шкаф, накинул поверх пижамы ветровку и также на цыпочках вышел из комнаты. Он спустился на первый этаж и звуки приобрели неотчетливые слова:
– Джимми... иди... ко мне... Джимми...
Уже во дворе он определил откуда точно исходит этот голос и смелее направился к нему. Тапочки вязли в густой, чавкающей грязи; она словно засасывала, тянула к себе вниз, жадно проглатывая подошвы. Продвигаться становилось все тяжелее, а голос настойчиво взывал.
– Смелее, Джимми... я рядом... я уже здесь...
Он остановился перед кустарником, что рос у дубового дерева, но не решался за него заглянуть. Однако уже через пару секунд из-за густой листвы показалась чья-то тень. Постепенно она приобрела человеческую форму, и вот уже перед маленьким ребенком мрачно высился человек. Все его лицо было заросшее густой черной бородой, пронзительные красные глаза не отрывались от мальчика. Губы скривились в усмешке и на мгновение показались клыки, но затем выражение вновь приобрело мраморное безразличие.
– Джимми, – протянул он. – Я пришел помочь тебе.
– Кто ты? – обратился к нему ребенок.
– Голос, что ты слышишь в своей голове. Тот кто шепчет тебе слова и мысли, – ответил он отрывистым шепотом.
– Ты один из ангелов, о которых рассказывал нам отец?
– Они не те, за кого себя выдают, Джимми. Твой отец в беде.
Фигура не шевелилась, будто один из тех жутких экспонатов в музее мадам Тюссо.
– Я пришел, чтобы помочь тебе, – снова повторил он. – Я – друг.
– Помочь мне? Что с моим отцом? – взволновано вымолвил мальчик.
– Твой отец в беде. Сегодня днем он умер, Джимми, – незнакомец не надолго замолчал. – Я должен кое-что тебе показать. Но не сейчас. Скоро ты увидишь. Оно приближается. Скоро оно будет в этом городе. Будь готов, чтобы увидеть... будь готов, чтобы бежать.
После этого фигура резко скрылась в темноте, поднимая в воздух горстку листьев и веток; шорох отдалялся от Джимми, который не посмел преследовать таинственного ночного гостя, а вернулся в дом в каком-то подавленном и растерянном состоянии. Он так и не понял, что хотел передать ему «друг», и что же случилось с его несчастным отцом.
5
Каждая земля хранит свою историю. Зачастую плохую, ибо цивилизованное общество сформировалось не так давно, на ранних этапах всему верховодил принцип насилия. В период, когда человек был охвачен страхом и смятением, когда больше правителей почитались жрецы – единственные смертные, достойные выслушивать пения богов и их повеления; когда мораль и норма уходила в сторону, ради всеобщего блага и исполнялись кровавые языческие обряды, самым страшным из которых было преподношение детей, дабы умилостивить разгневанных, безумных богов – земля впитывала боль и страдания жертв, кровь и слезы, а воздух – их крики. Многие странности не способен объяснить человек даже самый просвещённый, если того не захотят иные вечно голодные боги, странствующие по миру, ибо теперь мир забыл их, и больше не внемлет приказам. Их ярость обрушивается на тех, кто сам добровольно идет к ним в руки, ибо силы зверя скованы и ограничены, не способные губить чистых сердцем. Их извращённая злоба и чудовищная ненависть находит и порабощает жителей городов, не ведающих, но жаждущих. Они крадут детей в ночи, оставленных и одиноких. И беспомощен, и наг будет тот, кто окажется перед богами лжи, ибо они заберут у него тело и душу.