А Прокоп колебался — выходить или нет, стоял, как все, лицом к музыкантам и что-то переспрашивал у своей Сони. Наконец отдал ей картуз и вышел в круг. Обрадованная толпа заревела с новой силой, возбужденные голоса звучали на разных октавах и, казалось, достигали самого неба, мокловодовцы опять начали теснить друг друга.
Прокоп ловко вскочил на качающуюся дверь, встал по оси этого необычного помоста, приосанился и чуть заметно кивнул музыкантам — давай, мол. Прикипев глазами к бригадиру, люди замерли в ожидании. Он был сегодня жизнерадостен и пылок, как совсем молодой парень, — в зеленоватой, с белым подворотничком армейской гимнастерке, перехваченной широким ремнем, в синих галифе с красными кантами. На ногах блестели хромовые праздничные сапоги с собранными в гармошку голенищами.
Будто примериваясь, Прокоп едва коснулся сапогами противоположных концов лежавшей на кругляке двери и, должно быть обретя уверенность, пошел-пошел под музыку, ускоряя темп, усложняя движения. Точно огонь вспыхнул у него под ногами, точно выписывал он живые огненные картины не на простой сосновой двери, временно снятой с петель, а в воздухе, в синем пламени над горящими угольями, до которых нельзя дотронуться. Помост не качнется, не наклонится ни в ту, ни в другую сторону. И если б не легкий скрип, иногда прорывающийся из-под сапог, можно подумать, что Прокоп совсем не прикасается к двери, а летает над ней, как пушинка, — так незаметно и быстро успевал он перемахнуть с одного края на другой. Когда же Прокоп пропел предваряющий кульминацию зачин — «З помийниці воду брала, гречаники учиняла, пеленою накривала», — мокловодовцам, стоявшим до тех пор совершенно неподвижно, передалось его настроение и они, не в силах сдержать своих чувств, стали хлопать в ладоши и притопывать. Прокоп же с каждой минутой неистовствовал все больше, не щадил себя, точно плясал последний раз в жизни.
Дверь качалась, то поднимаясь, то опускаясь. Порой казалось, что теперь-то уж Прокопу ни за что ее не удержать, не добиться равновесия. Вот-вот она уткнется в землю и погаснет фантастический танец. Но так лишь казалось. У этой качавшейся поверхности была определенная амплитуда колебаний, и Прокоп благодаря своей необъяснимой пластичности и легкости умел сохранять ее в необходимых границах. Теперь, когда все, ритмично хлопая в ладоши, приговаривали «три лопати поламала — гречаники витягала», было такое впечатление, что не Прокоп танцует под музыку, а музыка играет под его танец. У него крылья, он весь на пружинах!..
Я уже не различал ни лиц, ни цветов, ясно видел только ту часть пространства, где помещался помост. Но вот Прокоп спрыгнул на землю. Мокловодовцев пригласили в клуб, они толпой повалили в настежь распахнутые двери. А перед моими глазами все еще плясал Прокоп Лядовский, я старался понять его танец и никак не мог…
Медленно слез с сосны на скамейку, где минуту назад сидели музыканты, попытался пробиться сквозь толпу направо или налево, так сказать, вверх или вниз по течению, однако мне это не удалось, людской поток подхватил меня и вынес к сцене, где за столом, застеленным красной скатертью, сидели наши и чужие мужчины: по-видимому, ждали, пока люди угомонятся. Неожиданно заговорил председатель, и все встало на свои места: один с трибуны держит речь, остальные слушают. Потом еще многие выступали, говорили громко и долго, дольше всех — приезжий. У меня начали болеть ноги, я устал стоять и сел рядом с нашими ребятами прямо на пол у стены: хотелось дождаться обещанного после собрания концерта. Я надеялся, что нас не выгонят и я еще раз увижу Прокоповы «гречаники».
Меня не интересовало, зачем созвали собрание и что на нем обсуждают. Как вдруг среди тысяч ненужных мне слов я услышал — «товарищ Лядовский». И еще раз, и опять. В первый момент подумал, что речь идет не о нашем бригадире — на хуторе его никто так не называл. Но оказалось, что докладчик знал Прокопа гораздо лучше, чем хуторяне; из его слов выходило, будто Прокоп, если я правильно запомнил, «уже не тот, что был, и не такой, как надо». Докладчик утверждал, что «товарищ Лядовский игнорирует решения вышестоящих органов, уклоняется от выполнения задач данного этапа, допускает самоуправство, недооценивает политическую сторону этого дела, а потому утрачивает доверие и заслуживает, товарищи…».
Последние его слова потонули в крике: приезжий явно недооценил демократических прав мокловодовских женщин. Как близко ни находился я к трибуне, все равно ничего не слышал, хотя он быстро шевелил губами: мокловодовцы подняли такой шум, который не шел ни в какое сравнение с тем, когда Прокопа просили сплясать. Прошло не меньше десяти минут, прежде чем председателю удалось утихомирить самых горластых, и разговор продолжался в более спокойном тоне. Стало ясно, что хуторяне не согласны с тем, будто «товарищ Лядовский утрачивает доверие и заслуживает…».