— У нашего объездчика нюх дай боже, не нужна ученая собака, способная брать след через двенадцать — пятнадцать часов после преступления. Он чует не только носом — кожей и многих знает по запаху, — вот так отзывались о Карпе Лыштве. С какой же стати нам сомневаться, опровергать это мнение? Не забудем лишь того условия, о котором уже упоминалось, — говорить — правду. И еще: каждый вправе переоценивать ценности, если эти ценности кажутся ему спорными.
Лыштва гордится своей изумительной способностью не все видеть, но все слышать, а также умением быстро запоминать; он знает себе цену в прямом смысле слова и, вероятно, потому не обижается, когда его упрекают за эти качества: ведь они нисколько не помешали бы продвижению по службе, пожелай он продвинуться. Да, по-видимому, не очень-то желает. «Меж великими и малый велик», — утверждает Лыштва, основываясь на собственном опыте. Положение объездчика его вполне устраивает, лучшая доля не прельщает.
Сначала Лыштва перебирает нашу родословную. Хвалит прадеда, который умел строить водяные мельницы и немало их настроил, укоряет мою тетку Смородийку (тетка давно переселилась в мир иной) за то, что она ежегодно отказывалась платить налог на бездетность… Затем Лыштва взглядывает на меня, и его желтоватые глаза замирают в совершенно немыслимом положении. Наконец я догадываюсь, что он, должно быть, ищет в моем лице отцовские черты, в молодости они с отцом дружили — но:
— Нет, хоть ты и сын ему, а все-таки я скажу тебе: человек он, как ни посмотри, отсталый. Иначе разве бы встал на пути у активистки (имеется в виду моя мать), когда она наконец согласилась ехать на курсы трактористов?
Потом Лыштва перешел к персоне Лядовского и сообщил «данные, достойные внимания и распространения»…
Карпо Лыштва неплохой рассказчик, только иногда слово «слышал» он употребляет в таких случаях, когда надо бы сказать «видел». Но и слово «видел» звучит в его устах так, точно он хочет сказать «слышал, постиг нутром, шестым чувством». Оттого и рассказывает Карпо не о том, что пережил, а о том, что слышал, и это, конечно, снижает цену его свидетельства.
— Я по всему вижу и могу заявить для протокола (самая высокая Карпова клятва!), что Прокоп не присваивал золотого креста, хотя в него, Прокопа, и стреляли. Воры заранее выставили нижнюю раму в окне над столом и выстрелили. Я утром из любопытства ходил, смотрел. Э-э-хе-хе-хе… Стреляли!.. И зачем люди один другому век укорачивают? До чего дошло? Друг за другом охотятся. По всему видно: стреляли свои, мокловодовские. И в кого, спрашивается?.. Да они не очень-то и таились. Наоборот, похвалялись, что и впредь будут так поступать. Записочки подбрасывали, а Прокоп и не видел золота, понятия не имеет, какое оно есть. Как я его проверил? А вот как. Были у меня еще с нэпа две золотые чайные ложечки. «Ты, — говорю, — далеко ездишь, даже в Кременчуге бываешь, спроси, можно ли обменять эти ложечки на бумажные деньги. Или лучше возьми их прямо сейчас и обменяй». Даю ему ложечки, а он смотрит на них и улыбается: у меня, дескать, тоже есть одна, точь-в-точь такая же, разве что побольше, — Соня принесла. Наклоняется под лавку и достает ложку из-за помойной лохани. Достал и тут же опять бросил ее под лавку. У нас тогда ели только деревянными.
Так что Прокопу Лядовскому на золото наплевать. Он им ни капельки не интересуется. Человек поглощен своим делом, весь устремлен к цели. И добьется чего хочет. Его золотом не соблазнишь. Он всем сводим существом поверил, что «поднимет коллективное хозяйство и оно будет вызывать всеобщее уважение». Поставил перед собой величайшую цель и идет к ней. Предан ей всей душой, и нас, отсталых, наставляет на путь истинный. Людей поддерживает и сам делается сильнее… Одно худо: больно мягко с нашим братом обходится. А хитрецы это живо смекнули и пользуются: то из-за Соньки гнут его чуть ли не до земли — дескать, поповна, классовый враг; то завлекают: жива она, жива, мы ее тебе разыщем, только покачнись, поступись своим… За ценой не стоят, лишь бы Йосип не числился в дезертирах. Вот что им покою не дает. И Машталиру, и Леську, городской ярыжке. Оттого и Соньку взяли в плен… Мучают Прокопа, хоть ты тут что. И ничем не поможешь. Где видимость, где суть — не разберешь. Пустили слух, будто поповна сама от него ушла, потому что он «хотел воспитать из нее комсомолку», а она возьми да и уйди в монастырь, вот и ищи иголку в сене. По-всякому действуют на Прокопа — и просьбами, и угрозами, знают, что человек он не железный: может, и даст где слабину.