Среди этой круговерти,Ближе А и дальше Бэ,Может сплетничать о смертиТолько филин на трубе
И всерьез на эту темуУхать сонно смысла вне,Подтверждая теорему —Два Пи Эр равно войне.
И от Волги и до БрестаТо пальба, а то гульба.В хороводе этом местаНам не выкроит судьба.
* * *
Все меньше в природе озона.Все меньше в природе добра.И нет никакого резонаВ потребности слов и пера.
В окошке убавилось света,На грядках крапива, увы,И нет в послесловии летаПонятий плода и ботвы.
И птицы летят равнодушно,Тонка Ариаднина нить,И Богу, наверное, скучноПроект неудавшийся длить.
Уходит в былое привычка,Ни дня без борьбы и труда…Все глуше шумит электричка,Идущая вдоль никуда…
* * *
Злобы диагноз, конечно, не вечен.Давних обид не уменьшена рать.Жаль, что лечить эти тягости нечем,Кроме ума и уменья прощать.
Снова земля, словно бранное поле:Крики, мечи и селенья в дыму.Мир непослушен рассудку и волеВ граде престольном и малом дому.
Что наши речи и бедные вздохи,Нам не подвластна и наша судьба.Мы только слуги текущей эпохиИли рабы у другого раба.
Падает лист в истечении лета,В небе кружится верста за верстойМалая кроха, живая планета,Бедная птица над пустотой.
* * *
Глухота не порок. Метафизика спит.На стене не ружье, а короткие тени,И у каждой детали изменчивый вид,Словно это лекарство от смерти и лени.
Что мне делать, скажи, с этим призраком дат,С невниманием воли и памятью тела,Я столетья спустя тот же жалкий солдатНе земного, увы, и ненужного дела.
И война впереди, и война позади,А в душе только смута и робкая тратаЭтой медной печали в чугунной грудиНе убитого жизнью солдата.
* * *
Что-то ворон раскричался над заставой,Что-то ветер надрывается в лесу.Неужели в этом мире, Боже правый,Службу вымысла напрасно я несу?
И напрасно между этими и теми,Что в засаде и, конечно, начеку,Я мишенью обозначенное темяИ судьбу свою под выстрелы влеку.
Записаться бы, наверное, в солдатыИ сражаться бы на правой стороне.Только в чем они, другие, виноватыВ этой самой необъявленной войне?
Что им скажешь про заботы и печали,Что гнетут и верховодят искони?Да и слово различат они едва лиВ лае выстрелов в тебя из-за брони.
* * *
Улетают надежды и страхиИ сплетаются в синей дали,Как на тонкой веревке рубахиНа краю бесконечной земли.
И полощется прошлое зримо,Словно парус на сонном ветру.Я вернулся из Древнего РимаК своему, напрокат, серебру.
Разложу на казенной бумаге,Сосчитаю остаток спеша.Меру вымысла, меру отвагиСохранила, надеюсь, душа.
А в окне так кроваво и рьяноРдеет горькой рябины лоза,И на дне вороненом стаканаОтражаются молча глаза.
Я допью эту пьяную меру,Додышу в толчее глухоты.И уйду в незнакомую веру,За четыре нездешних версты.
* * *
Неутешно, светло и забытоПлачет иволга в желтой листве,Как устал я от бурного бытаВ сумасшедшей и праздной Москве.
Междуцарствие сонное длится,Жизнь отложена и смещена,Неразличны эпохи и лица,Одинаковы суть времена.
Вдоль империи – гул и разлука,В середине – пальба и гульба.Как обрыдла мне эта наукаПревращения рыбы в раба.
И с какой это розничной статиЯ застрял в разночинной глушиНа летающей низко кроватиВ незатейливом ритме души.
А вокруг – безнадежные крышиВ рыжей ржавчине каменных рос…Но гулит этой мерзости вышеВроде голубь, а может – Христос.
* * *
В моей пустыне – желтая зима.В твоей пустыне – мертвый кенгуру.Как весело с утра сходить с умаИ знать, что поумнеешь ввечеру.
Глотнешь глоток казенного вина.Помедлив, запрокинешь медный лик.И, осушив посудину до дна,Развяжешь свой завязанный язык.
И скажешь вслух кому-то никому:– Вон там, в окне, меж солнцем и свечой,Приспело время занавесить тьмуПрошедшим веком вытканной парчой.