Наряду с собственно мифологической традицией в преданиях вырисовывается и мифолого-эпическая. Она обнаруживается в таких проявлениях необычайной физической силы, как перебрасывание топора на огромное расстояние, раскачивание и вырывание с корнем вековых деревьев, вбивание металлических объектов (например, ломов), сверхъестественно громкий голос и т. д. Эти в сущности эпические, в большой степени гиперболизированные действия, носящие, однако, зачастую бессознательный, стихийный характер, соотнесены с персонажами, которые, хотя и в рудиментарном виде, но сохраняют признаки своих мифологических предшественников — прежде всего бога грозы, «хозяина» данной стихии, великана, которые, впрочем, обычно соседствуют с сугубо реалистическими элементами, причем в рамках не только образа, но и мотива в целом.
Во многих преданиях, относящихся к рассматриваемому циклу, мотивы проявления необычайной физической силы носят эпический характер. Они связаны с эпическими же героями либо с персонажами, которые могли бы быть восприняты как вполне реальные, если бы не гиперболизация их силы, причем ее степень не всегда поддается достаточно надежному определению. И вопрос о том, что в каждом изображении силача, равно как и во всем мотиве, соответствует действительности, а что обусловлено лишь очередным импульсом традиции, можно решать с известной долей вероятности. В поздних же преданиях гиперболизация если и имеется, то она не выходит далеко за пределы возможного, что усиливает реалистические элементы мотива в целом и образа, в частности, хотя и в этих случаях изображение не остается без влияния определенной традиции.
Древнейшие проявления необычайной физической силы, в ее рациональном и иррациональном осмыслении, связаны преимущественно с охотой. Отсюда формирование таких мотивов, как необычайно быстрое передвижение, сила удара, сила и меткость в стрельбе, поднятие и переноска огромных тяжестей. Последний из этих мотивов, варьируясь и модифицируясь, находит место и в последующих преданиях, повествующих о крестьянском труде и работе на отхожих промыслах. Вместе с тем для изображения этого труда вырастают из традиции и специфические мотивы проявления необычайной физической силы, связанные с разработкой (обработкой) угодий — пашенных, сенокосных, лесных.
В значительной мере эпический характер носят и принадлежащие к типу Н мотивы, посредством которых реализуется уже упомянутая нами выше оппозиция свой-чужой. Она проявляется в данном случае через борьбу-единоборство с антагонистом либо через борьбу одного со множеством, что находит выражение в соответствующих двух мотивах. Эта борьба может осмысляться по-разному: как ритуальная, спортивная, военная — либо совмещать несколько назначений. Она призвана продемонстрировать превосходство (победу) своего над чужим, в качестве которых могут выступать по сути дела различные (в качественном и стадиальном отношениях) персонажи — не только эпические, но и в большей или меньшей степени мифологические, а подчас и в известном смысле реальные. Отсюда и многозначность связанного с этой коллизией мотива.
Вместе с тем и в данном цикле мифологическая, мифолого-эпическая и эпическая традиции оставляют место и для реалистических элементов и реалий, посредством которых определенный мотив вновь и вновь корректируется действительностью и таким способом во все времена и в разных местностях обеспечивает свою жизнеспособность, но при этом не лишается возможности ограничивать доступ в свою структуру фактов, способных разрушить ее изнутри. В тех случаях, когда факты все же проникают, они в большей или меньшей степени «подтягиваются» до определенных «размеров» соответствующего мотива либо его элемента. Вот почему наиболее популярным в преданиях о силачах оказывается тот персонаж, чьи физическая сила и вехи биографии максимально приближаются к параметрам выработанного в традиции стереотипа. И когда появляется в известном смысле соответствующее этому стереотипу реальное лицо, то для его изображения подключаются не только наиболее пригодные для данной цели мотивы, но и такие, которые никак не могут быть соотнесены с фактами, связанными с этим прототипом. Подобная тенденция проявилась в отношении к Ивану Лобанову — см. коммент. № 183, 187, 206, оказавшемуся прототипом едва ли не всех героев преданий о силачах, объединив их своим именем в многосюжетный цикл и породив о себе своеобразный прозаический эпос, причем — и это оказалось возможным — уже в наши дни.