— Вы звали, Вячеслав Евгеньевич, — обращение по имени отчеству не помогает не думать о том, как трогал, смотрел и что говорил. На меня направляется взгляд и плавится всё вплоть до костей. Пульсирую изнутри. Боюсь его и не понимаю.
— Есть работа, Юля, — а я его, кажется, совсем не тревожу. Без сомнений, ему сделать вид, что ничего не произошло, проще простого.
Судья тянется к столу и берет с него папку. Вытягивает руку, ждет, когда я подойду.
— Нужно размножить и разослать на стороны. Сегодня.
Киваю. Это не сложно. Это я уже умею.
Забираю документы.
Но для этого меня не нужно было вызывать, можно было бы просто бросить, проходя мимо.
Это стоит расценивать, как знак? Конечно, нет. Но я расцениваю.
Вместо того, чтобы тут же развернуться и уйти, делаю один шаг от стола и опускаю папку. Жду.
Судья тоже не гонит. Надеюсь, не подозревает, что я до сих пор переживаю отголоски его умелых ласк. И что я до сих пор мучаюсь вопросом: а может стоило… Согласиться?
— Что-то еще, Вячеслав Евгеньевич? — Силой вытаскиваю себя из вязких мыслей. Переступаю с ноги на ногу.
— Ещё… — Он замолкает, то ли умышленно, то ли по незнанию тренируя мою сердечную мышцу. Тянется к шее и сжимает ее сзади. Растирает. Я понимаю, что скорее всего затекла. Может быть голова болит, но о сострадании меня не просили. Как и о таблетке. — Участвовать в сборе сплетен обо мне запретить я не могу, но за участие в их распространении, Юля…
Тарнавский может даже не заканчивать. Его предположение бьет больно и неожиданно.
Первым возникает желание себя защитить, но я понимаю, что бессмысленно. Пока я импульсивно плела ревнивую чушь, он был хладнокровно внимателен к каждому слову. Еще одно очко зарабатывает команда противника, Юлия Александровна. Вы жестко проебываете в этой игре.
Прокашлявшись, смотрю в глаза:
— Поверьте, сотрудники суда справляются и без меня, — пытаюсь в ответ хоть как-то уколоть. Пусть бы прочитал в глазах: да и вы не жадничаете с поводами, чтобы о вас сплетничали. Но вряд ли всерьез задеваю. Тарнавский просто хмыкает.
— Можешь идти работать, Юля. Ты меня услышала. И к сведению приняла.
Глотаю возмущение, обиду, язык, желание поговорить начистоту. Разворачиваюсь на каблуках и возвращаюсь в свою приемную.
Сил не хлопнуть дверью у меня хватает. А вот папка бьется о стол со всей дури.
Желания причинять этому человеку добро с каждым нашим контактом во мне всё меньше и меньше.
Обойдя стол, сажусь в свое кресло и тянусь за телефоном.
Искренне хочется вмазать его чем-то едким. Например зайти в переписку со Спорттоварами и настрочить: «Если вы не хотите множить сплетни — хотя бы отпишитесь!», но вместо этого делаю вдох-выдох и усмиряю себя.
«В аптечке есть таблетки от головной боли, я могу принести»
Он открывает сообщение быстро, а вот отвечает с задержкой — вероятно колеблется. По итогу я читаю обесценивающее:
«Справлюсь»
Ответом Тарнавский как будто умышленно ставит подножку на очередном моем шаге навстречу.
Я хотела бы просто чтобы по-человечески… Но он не заинтересован.
Зато во мне по-прежнему заинтересован другой. Стоит выйти в перечень диалогов, так вверх поднимается тот, в который я предпочла бы в жизни не заходить:
«Сегодня в восемь жду на точке, Юля».
«На точке» я оказываюсь первой. Взволнованной и бессильной. Квартира встречает меня темнотой и пусть приятным, но отторгающим запахом дорогой мебели и текстиля.
Мне сложно представить, что может заставить меня остаться здесь добровольно. Точно не мечты о роскошной жизни.
Я жду Руслана Викторовича в совмещенной гостиной и кухне. Стараюсь усмирить нервы и продумать, что буду говорить.
От мысли, что от имени Спорттоваров со мной переписываться мог он, ощутимо мутит. Я уверена на девяносто девять и девять, что не ошибаюсь, но если на секунду представить…
Фу. Не потому, что он проигрывает Тарнавскому в чем-то внешне (уверена, он ни чуть не уступает в турнире женского внимания), но от любого другого человека я подобное не терпела бы. А от Тарнавского… Включаюсь в игру. Жду нового тура. Предвкушаю.
И пусть сейчас я в шоке, но пройдет время, и мы, возможно, снова…
Слышу щелчки ключа в замке. Переживания выступают потом на ладонях и выливаются в тремор рук, который я стараюсь скрыть, плотно сжимая кулаки.
Встречать не выйду. Только с дивана встаю и обхожу его, не издав ни единого звука.
Ключи бьются о специальное блюдо-ключницу. Набойки выстукивают по паркету. Я до ноющей боли в пальцах сжимаю спинку дивана, встречая то ли гостя, то ли хозяина.