Мне хотелось бы промямлить что-то невнятное и выскочить, по-детски пригнувшись под рукой мужчины. Но…
Тарнавский закрывает дверь за спиной, вернувшись взглядом ко мне. И уже не отрывает.
Мы сегодня вдвоем в неформальном, но только я в коротких шортах и майке, а он во вполне приличных джинсах и тенниске.
Язычок дверного замка щелкает, становясь в паз, я смаргиваю, только это не помогает усмирить волнение.
Что врать, Юля? Думай, что будешь врать?!
— Снова бумага нужна?
Произнесенный пусть вполне спокойно, но с очевидной для меня издевкой вопрос как-то разом отбирает надежду.
Вместо внятного ответа — глупо смеюсь. Веду пальцами по столу, смотрю вокруг, но не на него.
От мелькнувшей в голове мысли тошно, но… Другие варианты есть, Юль? Нет.
Постараюсь… Отвлечь.
Тарнавский подобного поведения мне никогда не позволял, но я разворачиваюсь к судье лицом и опускаюсь ягодицами на угол его стол. Упираюсь ладонями, запрокидываю голову и смеюсь. Стараюсь красиво.
Открываю шею, втягиваю на всякий случай живот, встряхиваю головой, позволяя волосам рассыпаться по спине и плечам прежде, чем опустить.
Я же ему нравлюсь, правильно? Пусть бы, как все мужики, клюнул.
— Да я зарядное на работе забыла. Приехала. А потом вспомнить не могла: у вас вазоны в кабинете стоят или нет…
Взмахиваю рукой себе за спину на окна. Ужасно стыдно за то, что творю сейчас. Вытаскиваю из задворок памяти все самое худшее, что успела отметить в поведении девочек-тпшек. Жеманство. Глупость. Наглость. Дерзость. Бесстыдство. Уверенность, что ничего им за это не будет…
Жаль только, сердце в курсе, что мне-то очень может быть. Вылетает. Но я его потом успокою. Если выйду живой, конечно.
— Как видишь, нет вазонов, — Тарнавский отвечает негромко, я кожей впитываю исходящие от него вибрации. Они поднимают волоски на теле и доставляют болезненные ощущения.
Мне снова нужно легкомысленно рассмеяться, пожимая плечами, но я торможу.
Следующая трель кокетливого ха-ха-ха немного напоминает карканье вороны.
Соберись, Юля! Давай…
Нельзя показывать ему, что мне некомфортно и страшно. Нельзя пытаться побыстрее сбегать. Это все очень палевно.
Нужно делать вид, что я на расслабленном.
Заставляю тело слушаться. Упираюсь ладонями в дерево и запрыгиваю глубже на стол. Ногу забрасываю на ногу. На грани истерики триумфую, видя, как Тарнавский следит за моим чертовски неловким (как самой кажется) в меру изящным движением.
Мужской взгляд поднимается от моей щиколотки выше. По телу до лица.
Возможно я внутренне перегрелась и мне уже мерещится, но кажется, что улавливаю волну мощной агрессии. Это плохо. Дыхание сбивается. Но убедиться в правоте не могу. Тарнавский тянется к губам кулаком. Прокашливается, когда отнимает — я вижу, что губы подрагивают в улыбке.
Он делает шаг. Я до боли стискиваю борты стола.
Еще один — стараюсь усмирить панику.
Улыбайся, Юля. Давай…
Судья подходит вплотную. Мои колени упираются в мужское бедро. В кабинете снова становится слишком жарко.
Меня бросает в пот то ли от его близости, то ли из-за вдруг прострелившего страха: а шкафчик-то я задвинула?
Прилагаю огромные усилия, чтобы не оглянуться. Спалю себя моментально.
Тарнавский смотрит мне в глаза. Я в ответ. Заметил ли метания — не знаю. Надеюсь, нет. В очередной раз взяв себя в руки, соблазнительно улыбаюсь.
На колена ложится ладонь. Усмиряю дрожь.
Он испытывает меня, несколько раз поглаживая. Ждет реакции, а во мне… Буря. Телу не отвратно, а душе — гадко от нас обоих.
Я — ничтожная крыса. Он — охеревший чинуша.
Я играю, он принимает за чистую монету. Пользуется.
Делает несколько поглаживаний, после чего его пальцы сильнее сжимаются. Едут выше от колена по бедру. Сбившееся дыхание вот сейчас он может воспринять, как поощрение.
Я улыбаюсь шире и позволяю снять ногу с ноги. Тарнавский разводит мои колени, вклинивается между.
В нос врезается концентрированный запах геля после бритья, туалетной воды и кондиционера для белья.
Я теряюсь. Приоткрываю губы и загипнотизированно уставляюсь сначала на переносицу, а потом ниже.
Он гладко выбрит. Ухожен. Я могу рассмотреть каждую пору. Черточку. Маленькие морщинки возле глаз и несколько горизонтальных полос на лбу, которые становятся более выраженными, когда удивляется.
Мужские ладони так и лежат на моих разведенных коленях, поглаживают. Его присутствие в моем личном пространстве действует нелогично: вытесняет все тревоги. Я даже ненадолго забываю, что он, как и Смолин, легко может меня размазать. Основания есть: я слишком много знаю. И слишком долго молчу.