— Что за духи? — Судья спрашивает, как мне кажется, совершенно невпопад. Я же, как назло, тут же забываю название.
Это те же, которые подарила Лиза.
От мысли, что он спрашивает, чтобы купить такие же какой-то Лене, становится мерзко.
— Не нравятся? — Пытаюсь глупо ответить в его же стиле. Вздергиваю бровь, как будто готова услышать даже «да вообще говно». Но он молчит. Перестает меня касаться. Отступив, берет со спинки диванчика какой-то конверт.
Протягивает, покручивает… Я испытываю приступ тошноты.
Опять. Блять.
— На работе не пользуйся.
Вроде как безразличный приказ наносит неожиданный удар. Стреляю злым взглядом. Утоплюсь с них, поняли? Дышать нечем будет. Не помогут ни открытые окна, ни вентиляционная система. Я, знаете ли, тоже от вашего запаха долго отмывалась…
Говорю это все про себя и чуть-чуть глазами. Тарнавский держит паузу, как будто выслушивая.
Рискну ли ослушаться — не знаю. Он вдыхает и продолжает.
— Уверен, ты и без меня понимаешь, что сработались мы не на сотку. Я предлагал работу умнице-отличнице, но не вижу ни особого рвения учиться, ни очевидной заинтересованности, ни сверх-старательности.
В щеки бьет дикий жар. Я вас… Ненавижу.
— Синергии пока нет. Думаю, ты тоже ждала чего-то большего… Может большей зарплаты, — Тарнавский вдруг улыбается. А я растекаюсь униженной лужей.
Хочется вывалить, что я вообще ничего не ждала и меня просто-напросто втянули. И что я не обязана оправдывать ожидания зажравшегося коррупционера. И что за свое поведение он должен не этику студентам преподавать, а сидеть. Но кто такое скажет в лицо человеку, на которого изначально надеялся..?
— Если вы хотите меня уволить… — Собственный голос звучит непривычно. Хрипло и сдавленно. Тарнавский же только улыбается.
— Поздно, Юля. У меня дохуя много работы сейчас. И больше нет двух месяцев, чтобы научить кого-то нового. Я потратил их на тебя.
Потратил…
— Поэтому работаем так. С минимумом ты справляешься…
Прикусываю изнутри щеку до ощутимого вкуса металла во рту. А лапать меня — это тоже минимум?
— Только расслабляться себе не позволяй. Одно дело уйти от меня с хорошими рекомендациями, другое — с теми, на которые ты пока наработала.
Вслед за лицом загораются уши. Ненавижу. Ужасно.
Слышу, как хрустит бумага. Опускаю взгляд на новый ебучий конверт.
— Что это?
Тарнавский подталкивает его мне. Я без сопротивления беру.
Вижу выведенную карандашом большую надпись «Смол.». Пульс подскакивает. Если это то же самое, что было с Леонидом, я неожиданно для самой себя буду счастлива. Передам. Смолин согласует. Тарнавскому — деньги. А дальше… Пошлю их всех нахуй. И зажравшегося судью, и Лизиного отца.
Успеваю вознестись в своих стыдных мечтах… И грохнуться.
— Это то, за что ты отвечаешь головой, Ю-ля. — Кривлюсь. Не хочу я головой ни за что отвечать, но алогично прижимаю конверт к груди. — Внутри очень важные документы. Они будут приобщены к делу, когда придет время. А пока их никто не должен увидеть. Подумай, как хранить. Я у себя не могу. Должна ты. Когда скажу вернуть — в ту же секунду. Ок?
Хочется ответить «нет» и вернуть вот сейчас. А еще съязвить, что у Смолина на него, скорее всего, конверт потолще собран. И это еще я не помогала. Но вместо этого киваю.
— Почему они должны быть у меня?
А не у Лены? Не в ячейке? Почему не у какого-то надежного друга или в родительском доме?
Жду ответа, испытывая новый уровень неповторимого похуизма. Все настолько плохо, что я воспринимаю любую новую дичь философски.
Смотрю Тарнавскому в глаза, игнорируя тот факт, что даже шея немного затекла. Телефон в кармане жужжит входящим. Думаю, это кто-то из Смолиных.
Тарнавский опускает взгляд на мое бедро.
Мы с ним слушаем, как кто-то наяривает. Звонок окончен — взгляд мужчины возвращается к моему лицу. Я невпопад вспоминаю, как нравилось с ним целоваться. Чувствовать толчки. Принимать их. В его глазах тоже мелькает вспышка.
— Ишь ты какая… Востребованная…
Подайся он сейчас вперед — что бы я сделала? Позволила или оттолкнула? Хочется быть способной на второе. В реальности же я тот еще слабак.
— Отдали бы кому-то, чей запах вас не раздражает.
Колю очень по-женски. Эмоционально. Становлюсь причиной для усмешки.
Тарнавский подается вперед. Я бьюсь затылком о косяк. Дыхание касается губ, я обиженно сжимаю их и ловят возмутительное: