Хмурюсь и прокашливаюсь. Снова смотрю в тарелку с пловом, который когда-то казался мне вкусным, а сейчас в горло не лезет.
— Ну она правда ходить к нему перестала? Когда в последний раз была?
Выталкиваю из себя хриплое:
— Не помню.
Это потому, что я с утра толком и словом ни с кем не обменялась.
Собиралась молча. Ехала молча. Тарнавский прошел мимо, не обратив внимание.
Заседаний не было.
Работаю, подозреваю, сейчас я еще хуже, чем было до череды унизительных «комплиментов». Но и обижаться на них теперь… Даже не стыдно, нет. Мне до отчаянья хочется плакать. Не знаю, как держусь.
Я перевернула вверх дном сумку, квартиру, но конверта не нашла. Придя сегодня утром на работу в семь — перевернула и свой кабинет тоже. Конверта нет.
Мой дурацкий легкомысленный демарш теперь кажется чуть ли не самой большой в жизни ошибкой.
В ушах пульсом, судейским молоточком, а может быть автоматной очередью бьется «отвечаешь головой».
Я корю себя без остановки и надежды на обнаружение выхода. Вот оно тебе надо было, Юля? Выпендриваться? Корчить из себя резкую-дерзкую? Ты же не такая, блять. Ты же не такая…
Пальцы начинают подрагивать. Чтобы никто из сотрудников суда не заметил, я опускаю вилку на свою тарелку и натянуто улыбаюсь Аруне:
— Не верю в разлад. Просто может быть времени мало…
Я даже если хотела бы, не смогла бы вспомнить, когда видела ее в последний раз. До выходных за городом или после?
Скучаю по времени, когда могла страдать из-за того, что он мутит с прокуратурой. Не верится, что те самые времена, казавшиеся в моменте настоящим дном, закончились всего лишь вчера.
И вот теперь я правда на дне.
Тарнавский скоро попросит вернуть ему документы. А я их потеряла.
Тянусь к сумке и достаю наличку. Подсовываю ее Марку.
— Заплатишь за меня, пожалуйста? Я доесть не успеваю. Бежать уже надо.
Читаю во взгляде прекратившего жевать Марка удивление, но он ничего не спрашивает, а просто кивает.
— Спасибо, — дергаю губы уголками вверх и быстро встаю, потухнув.
На самом деле, никуда мне не надо. Я просто сидеть не могу в окружении людей. Тошно.
Возвращаюсь в суд. Игнорирую намек на флирт от охранника, пустившего меня однажды в субботу. На автомате передвигаюсь по коридору, но не сворачиваю в свою приемную, а следую дальше — до уборной.
Закрывшись в ней, сажусь на крышку ставшего родным уже унитаза. Сумка опускается в угол. Я падаю лицом в раскрытые ладони.
Стараюсь хотя бы на время себя успокоить, потому что паника подкатывает практически без остановки.
Я уже миллион раз распяла себя за безалаберность. Не получается защищаться даже в своей голове.
Ты не должна покрывать судью в его грязных делах? Тогда и конверт брать была не должна. А ты взяла, Юля. И где он сейчас?
В случайности я больше не верю. Его кто-то забрал. Еще в суде или… Лиза.
Мысли о подруге доставляют парализующую боль. Она не могла.
Она. Не. Могла.
Или могла?
Она не в курсе.
Или в курсе?
Я ушла в туалет, что ей стоило открыть сумку и забрать конверт с красноречивой подписью «Смол.»?
Любовь ко мне? Преданность нашей дружбе?
Смешно.
Она сделала бы все, что ей сказал отец.
Может и подружилась со мной для этого…
Жмурюсь сильно-сильно. Хочу к маме. Лечь под боком. Заснуть. Проснуться в своем счастливом детстве.
В глазах собираются слезы. Но слезы — это слабость. А право на слабость у меня отобрали.
Вытираю влагу. Прокашливаюсь.
Встаю и решительно толкаю дверь.
Зайдя в приемную, чувствую себя почти стабильной. Знаю, что это временное состояние и скоро опять накроет. Но держусь за него.
Дверь из кабинета Тарнавского открывается, он ступает мне навстречу.
Волна холода безжалостно выбивает дух. Не знаю, как стою. Да и зачем.
Выдерживаю на себе внимание. Не могу думать, что значит молчание.
— Вы что-то хотели, Вячеслав Евгеньевич? — Раньше бы, возможно, отпустила колкость в стиле «ну насколько может помочь ваша соу-соу помощница», но сейчас уже неуместно.
Помощница-то правда соу-соу.
— Кофе сделать, — ровный тон ни черта не успокаивает.
Я киваю и, качнувшись в сторону кофемашины, торможу.
Мое: «я сейчас сдел…», обрубает безапелляционное:
— Я сам в состоянии.
Вздыхаю. Разворачиваюсь. Сажусь на рабочее место.
Включаю компьютер. Пока жду загрузки, перекладываю бумажки. Честно говоря, бездумно.
Моя и без того явно небезупречная работа стала еще и медлительной.
Кофейный аппарат жужжит. Тарнавский давит своим присутствием в моем пространстве.