— Голубчик, о чём ты думаешь?
— Ни о чём, мутти.
— Так-таки ни единой мысли?
Он напрягся, помолчал, но признался со вздохом:
— Ни единой, муттерхен.
Спицы в руках Екатерины забегали быстрей, Васильчиков раскачивался подобно китайскому болванчику, спуская нитку то с одной руки, то с другой.
— Тебе удобно?
— Удобно, муттерхен.
— Что ты заладил: мутти да муттерхен?
— Так велели, Ваше Величество.
— Мало ли велела, а ты ослушайся разок.
— Не смею, муттер... матушка.
Спицы в руках Екатерины заходили так, что видно было только их сверкание.
— Тебе неудобно сидеть. Встань. — Васильчиков встал, всё так же протягивая руки и преданно глядя в глаза.
— А может, сидеть удобнее?
— Удобнее. — Васильчиков сел.
Спицы остановились, Екатерина вздохнула.
— Или стоя удобнее?
— Стоя. — Он поднялся.
Екатерина поджала губы, бросила рукоделье в корзинку. Он стоял, держа пряжу на руках.
— А что, голубчик, не лечь ли нам в постельку?
— Ага. Только вот... я... только...
— Что?
— Пряжу положить или как?
— А ежели с пряжей... сможешь?
— Как прикажете, матушка.
— Да брось ты эти нитки! — вскричала Екатерина. — Я жду.
Васильчиков аккуратно складывал в корзину пряжу. Потом принялся расстёгивать мундир.
— Ты почто раздеваешься?
— Велели в постель.
— Я передумала, давай в шашечки сыграем, в поддавки!
Васильчиков принялся застёгивать пуговицы. Екатерина всплеснула руками:
— Боже мой, что за телок, почему не возразишь, не ослушаешься... Так в постельку или в поддавки?
— Как велите...
— Друг мой. — Екатерина положила руки на плечи юноши, заглянула в глубь глаз. — Тебе десять тысяч червонцев и десять тысяч мужиков хватит? И чтоб немедля за границу!
— Век буду Бога молить. — Васильчиков с необыкновенной прытью подхватил Екатерину на руки и потащил в кровать.
— Штору опусти...
3
Потёмкин стремительно вошёл в приёмную. Был он выбрит, вычищен, выглажен, в генеральском мундире и при всех регалиях. Впрочем, отличий всего ничего — орден Святой Анны и крест Святого Георгия, однако Георгий почитался за один из самых почётных, ибо заслужить его можно было только личными мужеством и доблестью. Изобразив общий поклон немногим лицам — дежурному секретарю, дежурному адъютанту, священнику Платону и графу Панину, сказал адъютанту:
— Доложите её величеству: прибыл по её вызову генерал Потёмкин с театра военных действий.
— Извольте подождать, господин Потёмкин, я сей момент. — Адъютант лукаво усмехнулся и не двинулся с места, вертя пальцами, сложенными на животе.
Потёмкин в растерянности переступил с ноги на ногу, пытаясь сориентироваться: почему-то уж очень нахален этот полковник, флигель-адъютант. В это время заговорил Панин — он и священник сидели за шахматной доской.
— Григорий Александрович, уделите нам минутку... Знакомы с батюшкой Платоном? Его преосвященство духовник Екатерины Алексеевны. Рад видеть вас во здравии, присаживайтесь к нам.
— Благодарствую, но недосуг — сама вызвала.
— Ба-ба-ба, недосуг... Тут вам не театр военных действий. Мы третий день в недосуге, матами перебиваемся, ожидая приёма.
— Быть не может, Никита Иванович, чтобы вас томили в приёмной.
— Увы, мой друг... Иные времена, иные нравы...
— Больна, что ли? — встревожился Потёмкин.
— Не сказать, чтобы эпидемически, — закусил кончик бороды Платон, выпростал и с озорной усмешкой добавил: — Но весьма и весьма... Микробус туп, разумеется, но в своём деле исправен, паки и безотказен. Паки и паки. Конечно, не то что Григорий Григорьевич, но за неимением... Как князь Орлов на стезе дипломатической?
— Паки и паки, — хохотнул Потёмкин. — С первого же дня как засадил туркам ежа за пазуху, так и не могут вытащить. Открыл рог и высказал то, что следовало на десерт сохранить.
— Небось про отторжение Крыма брякнул? Я ж его, дурня, предупреждал, — догадался Панин.
— То самое, — подтвердил Потёмкин. — Ежели я правильно насчёт микробуса понял, у их величества талант свежий?
— Вы недалёки от истины, друг мой, — буркнул Панин, уставясь в доску. — Да вот и он, лёгкий на помине.
Из кабинета выпорхнул розовощёкий и с сияющими глазами Васильчиков. Потёмкин заступил ему дорогу, впившись единственным глазом в переносицу — так казалось Васильчикову. Потёмкин смотрел глаз в глаз, но его единственное око косило от ярости, и потому собеседник никак не мог угадать, куда Потёмкин смотрит в данный момент.